Сталь Императора

– Давид, сынок, собирай своих помощников и, помолясь, делайте свое дело в типографиях. Да-да, строго по инструкции, никаких изменений и дополнений не будет. Пожелание только одно – не затягивать, завтра к утру весь тираж должен быть готов.

– Владимир, не скучай, я ничего не забыл. На тебе – братья Поляковы. Передай им, что старый Горацио просит их помочь организовать банкет – они поймут, о чем идет речь и далее – телеграф и московская железная дорога. Все свежие сведения и события об императоре ты должен моментально передавать Давиду – он знает, что с ними делать…

* * *

– Вы уж поберегите себя, Александр Дмитриевич! – напутствовал Мамонтов капитана Нечволодова. – Мне страшно становится, как подумаю, какую бомбу вы везёте в столицу. Смотрите, чтобы по дороге она не взорвалась у вас в руках.

– Полноте, Савва Иванович, – усмехался главный армейский критик «золотого рубля», – мне по долгу службы положено уметь обращаться со взрывчатыми веществами, тем более, что еду не один – с такой-то охраной даже губернатор не катается.

– Так-то оно так, но вы даже не представляете силу и коварство человека, чьи интересы мы задели, – качал головой заводчик. – В любом случае, в Бологое меняйте транспорт – наши люди вас будут ждать. Далее до Петербурга будете добираться дровяными узкоколейками… Страсти-то какие, Александр Дмитриевич, творятся! Государь сумасшедший… Если бы я его не видел! Да он нормальнее всех нас, вместе взятых…

– Ничего, Савва Иванович, не в первый раз, – напряженно улыбался Нечволодов, – стрелецкий бунт Россия-матушка пережила, переживет и министерский…

* * *

По свидетельству очевидцев, в это январское утро на небе Петербурга наблюдалось редкое природное явление – гало. На затянувшемся белесоватой мглою небе мутно-красное солнце создало в тумане около себя два отражения, и глазам казалось, что на небе три светила. Потом, в 3-м часу дня, необычная зимою, в небе расплылась яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, поднялась снежная буря.

С самого утра, как только рассвело, со всех концов Петербурга к Зимнему потянулись длинные вереницы людей. Шли поодиночке, группами, целыми семьями – с женами, с детьми. Такого многотысячного скопления народа здесь ещё не бывало. На дороге приостановили движение конок. Появились священники с иконами и народные энтузиасты с царскими портретами. Не умещаясь на улице, толпа, как дрожжевое тесто, расползалась по городу, а люди всё прибывали и прибывали.

Вход на Дворцовую площадь перегораживали стройные ряды Преображенского полка. В них, как в плотину, упирался людской поток, растекаясь по сторонам и постепенно охватывая солдатский строй с флангов.

Толпа густела и ширилась, вбирая в себя всё новые ручейки из улиц и переулков. Солдаты в строю явно нервничали. Невозмутимость сохранял только молодцеватый штабс-капитан, со скучающим видом прохаживающийся перед второй линией оцепления, расположенной непосредственно у стен Зимнего.

– Пошто не пускаете? – истерично взвизгивал голос из глубины толпы.

– Охолони! Не велено! – строго отвечал усатый седой унтер, грозно нахмурив косматые брови.

– Да мы ж только одним глазком глянем, – игриво взывали из толпы, – убедимся, что царь-батюшка жив-здоров и по домам…

– А ну осади! – тяжелый приклад винтовки пролетал в вершке от носа самых беспокойных, и пока это помогало. Но всем было ясно, что “статус-кво” ненадолго – народ напирал. Развязка случилась, как всегда, неожиданно. Веселая стайка студентов, схватив за руки одного из зевак и подбежав вплотную к армейскому оцеплению, как из пращи, швырнула его в строй солдат. Не ожидавшие применения живого метательного снаряда, служивые подались в стороны, строй дрогнул и в образовавшуюся щель посыпалась радостно гогочущая молодёжь. Унтер, уже не тратя попусту слова, огрел по спине самого наглого, который сразу рухнул, как подкошенный. Подчиняясь команде, первая шеренга взмахнула прикладами и ощетинилась штыками. Хрустнули чьи-то кости. Раздались стоны раненых. На утоптанный снег упали первые капли крови. Толпа подалась назад, но, как дикий зверь, почуявший запах добычи, почти сразу остановилась и решительно двинулась на разорванную шеренгу гвардейцев. Дикий вопль “Убили!” и коллективное “Аа-ах!” перекрыли хлопки пистолетных выстрелов. Затесавшиеся в толпу боевики в упор расстреливали солдат, расчищая проход на площадь. Усатый седой унтер первым упал на мостовую, удивленно глядя в небо остекленевшими глазами. Рядом с ним снопами валились его молодые сослуживцы. Толпа окончательно смяла строй и вырвалась на Дворцовую площадь. Вслед ей неслись истошные крики: “Царя-батюшку извели, изверги! И нас извести хотите!! Бей сатрапов!!!”

Штабс-капитан, остолбеневший от вида обезумевшей толпы, разметавшей первую линию оцепления и несущейся прямо на него, успел, тем не менее, сделать шаг в сторону и, подняв руку, скомандовать: “По бунтовщикам! Пачками! Пли!”…

* * *