Сталь Императора

Самые амбициозные внимательно изучали список заводов, ведь за постройку и пуск императором было обещано личное дворянство. Приценивались. Совещались с партнёрами. Заказывали справки и мнение специалистов. По всему выходило, что самый короткий путь в высший свет лежал через энергетику и металлургию, особо говорилось про электростанции, коих надобно было много, разных и везде. Пока еще тоненькими ручейками потянулись купеческие фамилии в только что открытые институты Теплотехники к Гриневецкому, к Чернову – Стали и Сплавов, в комиссию ГОЭЛРО – к Классону и Лодыгину. Вельяминова и самого захватила эта прожектёрская волна «делания» новых предприятий. Он даже начал вспоминать, чему учился на курсе у главного ботаника Императорского ботанического сада, академика Коржинского, и прикидывать, что можно использовать «на злобу дня». Но тут его настигло второе письмо с Георгием Победоносцем и он понял, что у судьбы на него другие планы. «Настоящая власть – та, которая тайная» – уже, наверно, сотый раз он перечитывал первую строку подробнейшей инструкции. Вельяминова уже не мучал вопрос авторства. Использование секретного шифра наставников Древлеправосла́вной помо́рской це́ркви, как опознавательного знака «свой-чужой», снимало первичную настороженность. И всё, что прочёл Вельяминов, было близко ему самому… Да что там близко! Говоря откровенно, это были его собственные мысли, аккуратно записанные неизвестным автором. Хотя наставнику Поморского согласия казалось, что личность писателя он уже вычислил.

Петербург предстал перед Вельяминовы непривычно тихим даже для зимней спячки. Всё-таки столица всегда любила и умела повеселиться, а сейчас она была на удивление строга и молчалива. На фоне заснеженных чёрно-белых улиц прохожие и даже пассажиры экипажей выглядели сухо и скромно.

– Столичная мода совсем недавно поменялась, – откомментировал городской пейзаж встретивший его Сергей Третьяков, – bonos-mores нынче – это сдержанность и аскеза. Государь подал личный пример, отказавшись от всех приёмов и торжеств, пока государство не рассчитается с французскими кредитами, а императрица пожаловала в Фонд Выкупа российских векселей личные драгоценности. После такого вклада царской четы многие последовали её примеру, а вот устраивать балы и маскарады зареклись – моветон. Впрочем, очень многим не до балов совсем по другим причинам. Третьяков перешёл на шепот – Госконтроль свирепствует. Как есть – опричники. В одной руке ниточки из министерства финансов, в другой – из военного и морского ведомства. И раскручивают-раскручивают – только перья летят. Уже половина ведомственных кресел вакантировано и желающих их занять не видно. Раньше-то очередь стояла, стол в столице – считай – старость обеспечена. А теперь самая быстрая карьера чиновника – острожная. Зато казна пополняется непрерывно. Говорят, одних каменьев драгоценных да золота-серебра конфисковали уже на миллиард. Треть особняков в пригороде пустует, а тюрьмы переполнены – под них срочно оборудуют старые форты.

– Нечто откупиться нельзя? – удивился Вельяминов. – Судейские с чиновниками всегда дружбу водили.

– А судейские сами нынче под Богом ходят и свечки ежедневно в церкви ставят, что на свободе. Дела о мздоимстве и казнокрадстве разбираются в особом порядке, как покушение на заведенный государственный порядок, сиречь на государя. Военно-полевой суд. Никакой тягомотины. В день по три приговора!

– Неужто вешать будут?

– Зачем? Пусть пользу приносят! Копать канал велено из Балтики в Белое море и дорогу двухколейную до Мурмана. Туда всех взяточников-казнокрадов и бунтовщиков из гвардии отправляют. Как построят – амнистия, как будто и вообще никакого дела не было. Может даже на должности восстановят.

– Диковинно!

– А знаете, кто главным строителем-то будет? Ни за что не поверите – великий князь Николай Константинович – ташкентский ссыльный. Государю понравилось, как он построил канал аж 100 вёрст в Азии. Хочет, чтобы повторил сей подвиг уже на Севере. Для него тоже под это дело обещана амнистия с возвращением всего великокняжеского достоинства.

– Да, чудны дела твои, Господи!

– Ну а вас-то, дядя Петро, какая нужда в Петербург погнала? – задал Третьяков мучивший его вопрос.

– А вот закончу здесь дела – съезд объединительный проведём, алтари распечатаем и закончится моё послушание. Не будет больше дяди Петро, будешь звать меня, как и прежде звали – Георгий Иванович. Понял, студент?

– Понял, дядя Петро. Свершилось значит? А мои старики уже и не надеялись!