Сталь императора

– Так это же и хорошо! – хлопнул по плечу революционера своей лапой охотник. – Ты и не должен быть наш! Если бы ты был наш, никакого разговора с другими согласиями не получилось бы! А так… – он схватил Сосо своими огромными, суковатыми ручищами и впился в глаза взглядом, полным отчаяния и надежды, – ты можешь быть той каплей ртути, вокруг которой соберутся все изгнанники, если дашь надежду на равенство и свободу… на настоящее равенство – без новых господ и настоящую свободу – без новой греческой ереси, то все наши за тобой пойдут – и еще верующие, и уже отрекшиеся. Однако ж и свобода, и равенство – они не сами по себе нужны, а чтобы возвратить всем желающим возможность служения Отечеству, надежду на очищение его от власти иноземцев, которые, как коршуны, уже слетелись и ждут, что Русь окончательно ослабнет, чтобы пить ее кровь и давиться кусками ее тела.

– Петро, а ты точно охотник? – не отрываясь, глядя на старовера, спросил революционер.

Петро тяжело осел на скамейку, обмяк, вздохнул и уже другим, грудным басом прогудел из-под низко склоненной головы:

– Однодворцы мы… Пращуры мои еще Годунову присягали… По послушанию учился в Томском университете на кафедре у Сергея Ивановича Коржинского[15]. Ну а остальное тебе знать не след…

Удивительно, но первое, о чем он вспомнил в Ливадии, это то, что увидел и услышал в ссылке Иркутской губернии, откуда сбежал с крепкими документами служащего полиции. Бумаги выхлопотал Петро, снабдив его, кроме всего прочего, письмами для своих людей. Благодаря этой заботе Джугашвили свободно добрался до Тифлиса и легко затерялся среди горожан.

В новом для себя мире император долго и скрупулезно прикидывал, каким образом можно опереться на эту исполинскую силу. При неправильном применении она может разнести в клочки государство. А когда понял, написал Петро одно из тех двух первых писем, отправленных с тифлисской почты Ратиевым. Образ Георгия Победоносца на конверте был ключом шифра, которому в прошлой жизни его научил сам Петро, а содержание письма состояло из описания предстоящих реформ и просьбы о помощи, если таковая понадобится. Из Данцига, перед тем как сесть на крейсер, он отправил второе письмо с изображением святого воителя, содержащее уже конкретную инструкцию. Она сделает необратимыми запущенные процессы, даже если с ним самим что-нибудь случится.

* * *

– Георгий Иванович, разрешите? – обратился к начальнику дивизии командир преображенцев, генерал Озеров, когда Бобриков после аудиенции у императора с задумчивым видом спустился по трапу, сухо распорядился об отмене операции и возвращении в Петербург, бессловесно сел на лошадь и шагом, не оглядываясь, направился к Ораниенбауму. Генеральские лошади шли рядом, недовольно фыркая. Генералы тоже были недовольны… Хотя начальник дивизии был, скорее, озадачен и задумчив.

– Что он сказал такого, что вы изменили свое решение и отменили штурм?

– Сергей Сергеевич, – задумчиво произнес Бобриков, глядя куда-то внутрь себя, – скажите, чей приказ для вас может быть выше монаршьего?

Озеров удивленно вскинул брови.

– Господи, да кто ж может быть выше?

– Сейчас-то мы с вами выполняли приказ Временного правительства!

– Ну ведь это в связи с чрезвычайными обстоятельствами, вызванными его… недомоганием…

– Вот и я сказал ему то же самое, на что он предложил вспомнить, сколько Романовых досрочно расстались с короной и с самой жизнью в связи с различными… недомоганиями… Потом предложил оценить, как сильно недомогал Петр Третий, когда к нему явились братья Орловы, и Павел Первый во время визита братьев Зубовых…

– То есть он намекал на то, что вы заговорщик?

– Он просто продемонстрировал, что здоровье монарха в России крайне зависит от различных комплотов, и предложил еще раз подумать, кто является для меня таким авторитетом, чей приказ я готов выполнить, не задумываясь?

– А вы?

– А я стоял, как кадет-первогодок, краснел, мучительно перебирал в голове фамилии членов династии и понимал, что это не то, что он имеет в виду нечто совсем другое…

– Не это ли еще один признак его ненормальности?

– Ваша логика рассуждений, Сергей Сергеевич, полностью совпадает с моей, – усмехнулся Бобриков, – но я не закончил. Видя мое затруднение, государь спросил, кто будет для меня высшим авторитетом, имеющим право отдавать приказы в случае, если в России вместо монархии будет установлено республиканское правление?

– Это была провокация?

– А зачем она ему? Мы и так в его глазах – бунтовщики-заговорщики… Нет, это не была провокация, он просто подталкивал меня в нужном ему направлении…

– И что было далее?

– Я сказал, что высшим авторитетом в таком случае будет для меня тот, кого назначит народ. На что он усмехнулся, прищурился, наклонил голову набок и спросил: «А зачем нам ждать? Может, сразу у него и спросим?»

– Это что значит?

– Это значит – плебисцит по вопросу предоставления независимости Царству Польскому, манифест о котором я сейчас везу с собой…