Сталь от крови пьяна

— Выхода нет, — пожал плечами лорд Джеймс. — Нам нужен путь к Ледяному мосту, нам нужен сам этот мост: от него тракт ведёт к северным границам, а по тракту нам гнать фарелльцев будет легче, чем по лесам. Надо оттеснить их прочь. И вот ещё… — Он встал, оправляя края стёганого синего дублета, и приблизился к Генриху. — Нужно написать его величеству. Доселе он одобрял все наши планы, но, может, пора бы ему принять участие в их обсуждении?

— Вы хотите пригласить его… сюда? — Генрих усмехнулся, окидывая взглядом помещение шатра, но имея в виду нечто большее: этот разросшийся военный лагерь, полный шума и звона стали, эти леса, в которых они отлавливали фуражиров, и поля, где происходили кровавые битвы… Нечто прямо противоположное изысканному, утопающему в золоте и блеске королевскому замку.

— Именно, — кивнул лорд Джеймс. — Может, большой пользы в самом его присутствии не будет, но его величество Альвар станет символом нашего единства… особенно когда приедут шингстенцы, которые то и дело забывают, что мы с ними уже лет двести как единый народ.

Он был прав: возможно, при виде короля шингстенцы поубавят свой буйный нрав и станут сотрудничать с нолдийцами и бьёльнцами охотнее, чем обычно.

— Фарелльцы прямо как зараза, — процедил вдруг лорд Джеймс, — так быстро расползлись по всему-северо востоку… Хорошо, что хоть до Эори не дошли. Благодаря тебе. — И он улыбнулся. — Несмотря на первую неудачу, ты их остановил. Не представляю, что было бы, если бы они взяли Эори… Вместе с Эори мы бы потеряли весь Нолд. И моя дочь… — Улыбка тут же пропала с его лица, и лорд Джеймс вздохнул. — Знал бы ты, как я соскучился по дочери. Ей я тоже напишу, но позже. Надеюсь, теперь опасаться того, что гонца перехватят, не следует?

— Теперь нет, — отозвался Генрих.

Нескрываемая тоска лорда Джеймса по маленькой Кристине его тронула, а заодно заставила вспомнить о том, что в Айсбурге Генриха ждали братья — восемнадцатилетний Вольфганг, едва получивший рыцарские шпоры, но оставшийся дома смотреть за замком, и семилетний Рихард. Конечно, он часто писал им и получал ответы — в письмах пару раз мелькали строчки, написанные неровным, корявым почерком совсем недавно научившегося писать Рихарда. Последнее письмо пришло буквально пару дней назад, но Генриху захотелось прямо сейчас написать им ещё — настолько вдруг обострилась его тоска по дому.

Следующим утром, ожидая, когда Гвен снова придёт перевязывать его рану, он решил, что она уже вполне оправилась, чтобы рассказать о своём прошлом. Ему было любопытно узнать многое: кем она была до войны, чем занималась, какая у неё была семья, имелся ли муж или дети… Удивительно, что какая-то крестьянка так смогла заинтересовать лорда, но Генриху и правда не была безразлична её судьба. Бедняжка многого натерпелась, но не сломалась, ещё и загорелась желанием отомстить своим обидчикам, и это не могло не вызывать восхищения.

При этом Генрих заметил, что Хельмут с Гвен как-либо взаимодействовать почти перестал, хотя именно его она никогда не боялась, никогда от него не шарахалась, именно с ним она поначалу говорила больше, чем с остальными, и в тот день, когда Генрих встретился с ней впервые, смогла рассказать то, что знала о фарелльцах, лишь в присутствии барона Штольца. Но сейчас… кажется, они даже не здоровались: разумеется, Гвен кланялась или приседала в неумелом реверансе при виде Хельмута, но тот лишь молча кивал и шёл дальше, не стремясь завести разговор и поинтересоваться о её делах и успехах. Генриху казалось странным это внезапное пренебрежение, хотя Хельмут и раньше простолюдинов не жаловал.

И это тоже было причиной, по которой ему так хотелось опекать эту девушку.

К слову, с Хельмутом Генрих о Гвен почти не разговаривал — и без того тем хватало. Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее была непонятная тоска, когда Хельмут уходил или им не удавалось встретиться из-за занятости. Он сам же поручил барону Штольцу и Вильхельму собирать отряды для осмотра окрестностей на случай новых диверсий, а потом жалел, что друга так долго нет в лагере. По двоюродному брату, как ни странно, он так сильно не скучал — они никогда не были особо дружны.

В тот день Хельмут снова уехал в дозор: Генрих предлагал заменить его, не сегодня, так завтра (сидеть в лагере осточертело, несмотря на возвращение лорда Джеймса), но друг беспокоился за его рану.

— Рана пустяковая, — закатил глаза Генрих.

— И не заживает, — кивнул Хельмут, поправив новенькую фибулу на своём плаще — он всегда следил, чтобы такие мелочи были идеальны. — Фарелльцы, ходят слухи, оружие ядом мажут…

— Слухи слухами, а доказательств нет. И лекари яда не нашли. Просто… ну заживёт же рано или поздно, — пожал плечами он и усмехнулся. День с самого утра наполнялся прохладой, и без плаща стоять на этой прохладе было не очень приятно.

— Знаешь, в народе говорят: «До свадьбы заживёт», — вдруг сказал Хельмут, поправив седло. — Наверное, не заживает она потому, что ты жениться не хочешь.