Сталь от крови пьяна

И если до этого Генрих думал, что Гвен оправилась, успокоилась, то теперь с невесёлой ухмылкой он подумал о том, что её рана, в отличие от его, скорее всего, не пройдёт. Да, её уже почти не пугали мужчины, а к нему она и вовсе тянулась, не пытаясь оттолкнуть и не отвергая его утешений… Она говорила, что ей легче, что спала она лучше и на болезненные воспоминания почти не отвлекалась… Но Генрих прекрасно понимал, что эти самые воспоминания её просто так не оставят. Да и вряд ли бы она смогла полностью от них избавиться за столь короткий срок.

Гвен приподнялась, хотела было уйти, но он не убрал руки с её плеча. Девушка удивлённо на него посмотрела — в округлившихся серых глазах всё ещё стояли слёзы, — а потом отчего-то улыбнулась. Улыбнулась тепло, нежно и ласково. Будто это она его утешала, а не он её.

А обветренные губы её оказались на удивление мягкими.

***

В этот раз объезд территорий оказался более хлопотным, чем обычно. Хельмут, встревоженный состоянием Генриха, был весь на взводе, а потому, услышав звук случайно хрустнувшей ветки, не на шутку испугался и решил, что это дал о себе знать отряд вражеских фуражиров. Однако тщательный поиск результатов не принёс, солдаты не обнаружили ни следов конских копыт, ни примятой травы, ни каких-либо других примет того, что недавно здесь проскакал десяток всадников.

Хельмуту казалось в тот миг, что солдаты посчитали его озверевшим тираном, гоняющим их почём зря, но он особо не переживал по этому поводу. Волновало его другое. Всё время после битвы он не мог не думать о ране друга, которая заживала очень медленно и приносила ему немало боли. Хельмуту не давало покоя чувство вины: он же вызывался сам повести подкрепление, но Генрих его опередил… И вот результат. И помочь Хельмут тоже ничем не мог; доброе слово и проявление заботы, конечно, приятно, но как оно заставит затянуться края глубокой раны?

Это было странное ощущение, раньше Хельмут ничего подобного не испытывал: даже когда Хельга в детстве, бегая по каменным дорожкам их сада или брусчатке внутреннего двора, падала и ранила колени, он ругал её за неосторожность, но такого дикого волнения, такой бесконечной тревоги не испытывал. Впрочем, содранные колени тоже заживали быстрее и охотнее, чем боевая рана.

Хельга, Хельга… Хельмут возвращался в лагерь, думая о сестре и стараясь этими мыслями погасить костёр тревоги за друга, тлеющий в его душе. Он то и дело заправлял за ухо неровные пряди золотистых волос: дома их всегда очень аккуратно и бережно обрезала сестра, которая хорошо умела стричь, почти как опытный цирюльник. Теперь же подравнивать причёску Хельмута было некому, и он пытался орудовать ножницами сам, но не всегда получалось хорошо. Чёлку он подстригал перед зеркалом, но вот волосы на затылке таким образом разглядеть не мог, и они продолжали расти, будучи длиннее остальных прядей на несколько сантиметров.

Хельга часто писала, что скучает и ждёт, и Хельмут, конечно, тоже скучал и ждал их воссоединения. Ему не хватало её ясных голубых глаз, широких искренних улыбок и звонкого смеха, не хватало этих милых веснушек на носу и щеках, не хватало тёплых объятий, поцелуев в щёку… Не хватало даже того, что раньше его раздражало: бесконечной болтовни, насмешек и подколов, глупых шуток и неуместных вопросов. Сейчас бы Хельмут всё отдал, чтобы услышать голос Хельги. Но ждать всё равно придётся долго.

Да и потом… После войны, если все они будут живы и здоровы, сестра выйдет замуж за Вильхельма. То есть Хельмуту предстоит провести с ней всего-то около двух лет, а после… Она уедет в чужой замок на всю жизнь, и они смогут видеться не так часто, как раньше. Впрочем, если Хельга будет счастлива со своим мужем, если между ними так и продолжит гореть взаимная любовь, то Хельмут даже будет рад за них и отпустит сестру в Остхен с лёгким сердцем. Да, последнее время Вильхельм творил какую-то ерунду, но он, возможно, был просто взволнован и даже напуган, ведь шла война, а это, видит Бог, не какое-то рядовое событие из повседневной жизни. Вот он и сошёл с ума немного… Наверняка, когда жизнь повернёт в мирное русло, он успокоится и снова станет таким, как прежде.

Хельмут увидел Вильхельма прямо на въезде в лагерь и усмехнулся: вспомнишь заразу — появится сразу. Видимо, друг закончил свой объезд раньше и теперь отправлялся на заслуженный отдых. Хельмут хотел окликнуть его, но вдруг заметил, что барон Остхен, спешившись, тут же взял под руку какую-то девушку, на помощницу лекаря не вполне похожую: ни белого фартука, ни косынки, ни сумки, в которой могли бы лежать склянки с настойками, бинты и свежесобранные травы и цветки. На девушке было яркое красное платье — не шёлковое, конечно, льняное, но украшенное причудливой вышивкой на весьма глубоком вырезе, а на шее висел жёлтый шарф.

Жёлтый шарф был отличительной чертой нолдийских шлюх. Бьёльнские предпочитали зелёные длинные вейлы, которыми покрывали голову. Впрочем, иногда обычаи менялись, и Хельмут всё чаще замечал зелёное покрывало и среди нолдиек.