Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

В сетованиях бакинских жандармов на обычные для этого города затруднения – узкие кривые улочки старого города, замкнутую жизнь мусульманских домовладений, отсутствие регистрации населения и разноплеменный его характер – появился новый мотив. После национальных столкновений стало очень затруднено наружное наблюдение, так как «город делится на две части, татарскую и армянскую, и как татары, так и армяне, в особенности вечером, из боязни быть убитыми на почве национальной розни избегают бывать во враждебной части города», поэтому невозможно стало использовать филеров из этих народов, а русские «среди туземного населения быстро бывают обнаруживаемы». Впрочем, филеры рисковали жизнью безотносительно национальности, «так как жизнь человека в Баку ценится очень недорого и при обнаружении филера или вообще сыщика – «шпика» его не задумаются убить», причем вовсе не из враждебности к властям, а потому, что «население, терроризированное изо дня в день повторяющимися в г. Баку грабежами, кражами, убийствами и т. п., очень подозрительно и опасливо относится к каждому новому лицу, появляющемуся вблизи их жилищ» (см. док.3). К. Захарова-Цедербаум вспоминала, что в Старом городе, внутри старинной крепостной стены, в узких извилистых и пустынных улицах «по вечерам, чуть не ежедневно происходили перестрелки и убийства, и полиция боялась показываться сюда. […] Население оставалось неразору-женным, и револьвер или кинжал пускались в ход по всякому поводу» (см. док. 4).

К этому добавлялись столь же обыкновенные коррумпированность и нерадивость чинов полиции и жандармов, которые чаще всего нет возможности разграничить. Чему, например, можно приписать такое событие, как исчезновение из бакинской тюрьмы одного из главных обвиняемых по делу о подпольной типографии РСДРП Епифана Енукидзе? Удивительно, но «26 минувшего июля, по доставлении в местную тюрьму 11 лиц, задержанных […] по делу об обнаруженной в г. Баку накануне подпольной типографии „Бакинской организации Российской социал-демократической рабочей партии“, арестованный Епифан Энукидзе, во время проверки, незаметно вышел из ворот тюрьмы и скрылся»[4]. А ведь заведующий местным охранным пунктом доносил в Департамент полиции, что все силы его подчиненных брошены на обнаружение этой типографии, и об аресте ее рапортовал как о главном своем достижении (см. док. 3).

В воспоминаниях революционеров встречаются указания на продажность бакинских полицейских и даже самого начальника губернского жандармского управления. С. Орджоникидзе вспоминал, что жандармский ротмистр Зайцев «весьма охотно брал взятки» (см. док. 5).

Описываемые мемуаристами схемы побегов арестантов, в том числе тех, кому могла грозить смертная казнь, поражают простотой и незамысловатостью. Основывались они на из рук вон скверном учете и регистрации арестованных, равно как и на надзоре за ними в тюрьме. О таком побеге поведал оказавшийся в бакинском арестном доме летом 1905 г. А. Сухов (Андрей Бакинский). «Помогло нам одно удивившее меня обстоятельство. Никого из нас не сфотографировали. На этом и на записях протокола ареста был основан наш чрезвычайно простой план, немедленно нами выполненный». Состоял он в том, что Сухов просто поменялся одеждой с другим арестованным: «В протоколе я значился, как молодой человек в соломенной шляпе и пестрой рубашке. Я снял с себя то и другое, а сам надел на себя костюм подходившего ко мне по росту слесаря Спиридона Андреева, а тот, облекшись в мое платье, стал „подозрительным неизвестным“. Прибавлю, что товарищ Андреев никогда раньше по политическим делам не привлекался и рисковал сравнительно немногим. Тот же приблизительно прием применили Яков, Владимир[5] и двое гурийцев-террористов». Начальником арестного дома, по словам А. Сухова, был тогда «грузин, знакомый со многими меньшевиками и широко пропускавший к нам не только провизию, но и нелегальные издания. Через него или через посетителей, подходивших прямо к окнам, мы знали обо всем, что делается в городе и на промыслах»[6]. Отделить в этом случае небрежность в исполнении обязанностей, большую приверженность связям знакомства и родства, нежели служебной иерархии, от корыстной заинтересованности вряд ли возможно. Вообще сходные приемы устройства побегов были широко распространены в Закавказье. Точно таким же образом, поменявшись одеждой и именем с арестованным за неважное преступление молодым грузином, в декабре 1905 г. вышел из тюрьмы в Тифлисе Камо, взятый перед этим казаками с оружием в руках и уже тогда знаменитый, усиленно разыскиваемый боевик[7].