Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

Заключение И. Джугашвили в Баиловской тюрьме отразилось в рассказе, по всей видимости, почти или целиком фальшивом, но в силу стечения обстоятельств обретшем известность. В январе 1928 г. в двух выпусках эмигрантской газеты «Дни», выходившей в Париже под редакцией А. Ф. Керенского, была опубликована большая статья некого Семена Верещака о том, как он сидел в Бакинской тюрьме вместе с Кобой. Кульминацией рассказа Верещака стал следующий эпизод: «Когда в 1909 году на первый день Пасхи 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы, под ударами прикладов, с книжкой в руках» (см. док. 5, 6). Большинство сообщенных Верещаком подробностей не выдерживают проверки фактами и являются чистейшим вымыслом. Но его статья стала одной из первых в череде эмигрантских псевдооткровений о советском диктаторе, поэтому была замечена, цитировалась, а фантазии автора вошли в комплекс зарубежной сталинианы. Советские партийные пропагандисты, как ни странно, тоже приняли ее за чистую монету. В феврале 1928 г. тщательно препарированные выдержки из текста Верещака в сопровождении фельетона Демьяна Бедного были перепечатаны в «Известиях», а через год, к сталинскому юбилею, в «Правде»^[275]. В центре фельетона, разумеется, оказался образ героического революционера, избиваемого тюремщиками. Представляется, что инициатором его публикации мог быть Е. Ярославский, не раз предпринимавший попытки снабдить биографию Сталина вымышленными эффектными подробностями. Сталин эту инициативу, очевидно, не одобрил и ни в одно его официальное жизнеописание этот эпизод не вошел (да и неудивительно, что Сталину репутация битого показалась неуместной). Но сцену эту использовал, перенеся ее в 1902 г., Михаил Булгаков в пьесе «Батум», тем самым дав ей новую жизнь. Привлекла она и внимание исследователей творчества писателя, предположивших даже, что за публикацией статьи в «Днях» стояла деятельность советской агентуры, вбросившей таким образом в печать героизированный образ Сталина^[276]. Однако это предположение не находит документальных подтверждений и опровергается тем, что эта сцена не была включена в сталинский официоз. Личность Семена Верещака при этом оставалась совершенно непроясненной, исследователи ограничивались тем, что он был эмигрантом, Д. Бедный назвал его эсером. Между тем Верещак эсером мог считаться очень условно, в реальности этот молодой мелкий почтово-телеграфный служащий из Туапсе примыкал к анархистам-коммунистам и участвовал в нескольких экспроприациях, вооруженных ограблениях, убийстве генерала в Пятигорске и попытке покушения на начальника губернской тюрьмы в Астрахани. После Февральской революции он очутился в Тифлисе и вскоре вошел в грузинское меньшевистское правительство, вместе с которым и эмигрировал. Источником сведений для сталинской биографии его псевдовоспоминания служить не могут, но представляют интерес как часть заграничной сталинианы^[277].

Сама по себе скудость достоверных рассказов о втором заключении Джугашвили в Баиловской тюрьме создает ощущение некой зоны умолчания в конце бакинского периода его жизни. Наверное, неслучайно имя Сталина почти совсем отсутствовало в двух изданных в Баку юбилейных сборниках к 25-летию бакинской социал-демократической организации («Из прошлого», 1923; «Двадцать пять лет Бакинской организации большевиков», 1924), в которых участвовали такие видные партийные фигуры, как А. И. Микоян, С. М. Эфендиев, М. Мамедъяров, А. Стопани, А. Енукидзе, С. Орджоникидзе, В. Стуруа, С. Я. Аллилуев и др. О Сталине не было ни слова даже в статье Аллилуева, на старости лет не перестававшего писать и переписывать мемуары о своем выдающемся зяте. Известно, что неприязнь бакинской партийной верхушки к Сталину базировалась на обвинениях в том, что в 1918 г. он не приложил должных усилий для спасения 26 бакинских комиссаров во главе с Шаумяном. Но эти обстоятельства, в свою очередь, имели свои корни в их общем прошлом.