Сталин и ГРУ

С поляками поступили просто. Агентуре Управления в Польше удалось получить документ из штаба 10-го корпусного округа о проведении призыва резервистов на чрезвычайные сборы, составленный в январе 1931 года. Перевод этого документа был направлен заместителю начальника Штаба РККА Левичеву. В сопроводительном письме, подписанном Берзиным и главным аналитиком Управления Никоновым, отмечалось, что «подобного рода сборы являются частичной мобилизацией, имеющей в польских условиях большое значение», и могут проводиться в случае «вползания» Польши в войну. Материалы были отправлены в Штаб РККА в марте 1932 года.

Записка о мобилизационном развертывании французской армии была направлена в Штаб РККА 5 апреля 1932 года. 12 страниц машинописного текста вместили всю информацию, которая имелась в Управлении. Были исследованы численность армии мирного и военного времени, общие принципы мобилизации, мобилизация пехотных и кавалерийских частей. Основной вывод, к которому пришли аналитики Управления, — оборона против нападения Германии и союзной с ней Италии. В разделе записки, исследовавшем численность и состав армии военного времени, отмечалось: «Франция должна быть готова к обороне на северо-востоке, откуда может появиться ее главный противник, на юго-востоке — против возможных атак со стороны Италии и в Северной Африке против атак со стороны какой-либо морской державы». Обстановка весны 1940 года была предсказана точно. И уж конечно, в записке не было сказано ни слова о возможном военном союзе двух врагов — Франции и Германии.

А к Берзину продолжала поступать информация из ИНО ОГПУ. Общий тон этой информации — назревает новая война крупнейших европейских государств против Советского Союза. И главный поджигатель войны — канцлер Германии фон Папен. Карандаш начальника Управления подчеркивал наиболее характерные фразы в сообщениях: «Папен считает, что мягкотелость германского правительства в отношении Восточной Европы должна быть резко изменена…»; «Папен давно считает, что эпоха расширения взаимоотношений между СССР и капиталистическим миром кончилась…». Конечно, канцлер может считать все что угодно — это его право. Но реальную политику страны определяет не мнение главы государства, а вооруженная сила, поддерживающая эту политику. Серьезных вооруженных сил у Германии не было. И нужны были годы огромного труда и колоссальные затраты для того, чтобы они появились. Берзин гораздо лучше, чем руководители ИНО, знал возможности германского рейхсвера, скованного в своем развитии ограничениями Версальского договора. Канцлер может сколько угодно ездить в Париж и Лозанну, но с государством, имеющим только стотысячную армию, никто ни о каком серьезном военном союзе договариваться не будет. Эту военно-политическую аксиому начальник военной разведки усвоил очень хорошо. В сообщении из Берлина от 1 июля 1932 года он подчеркнул фразу: «Хотя сейчас и не заметно непосредственной опасности нападения на СССР, но война против СССР не заставит себя долго ждать». Странная оценка обстановки — и непосредственной опасности нападения нет, и война не заставит себя долго ждать. Одно утверждение исключает другое, но это, видимо, не смущает тех, кто посылал сообщение из Берлина в Москву.

Информация была тенденциозной, а иногда и противоречивой. И шла она на самый «верх» без серьезного анализа. Это было естественно, так как анализировать военно-политическую информацию в ИНО было некому. Берзин хорошо знал структуру центрального аппарата политической разведки, знал, что никакого аналитического центра там нет и его создание не планируется даже в перспективе. Влезать в работу чужого ведомства и давать свои рекомендации он не мог, да и с его мнением в руководстве ОГПУ никто не стал бы считаться. Не мог он и открыто выступить перед высшим партийным и военным руководством страны с критикой работы политической разведки и с обвинениями в тенденциозности ее оценок военно-политической обстановки в Европе. Такое выступление никогда бы не допустил Ворошилов — для него указующее и руководящее мнение Политбюро (то есть Сталина) было законом и руководством к действию. Поэтому свое мнение и свои оценки тенденциозности в разведке Берзин мог высказать только в завуалированной форме, без конкретных указаний на информацию ИНО и перед такой аудиторией, где его выступление выглядело бы естественно и не вызвало резкой критики наркома.

Такая возможность представилась осенью 1932 года. Начался новый учебный год в Военной академии, и начальник кафедры разведки попросил Берзина прочесть лекцию для слушателей выпускного курса. Была предложена свободная тема по общим принципам ведения стратегической разведки, и не ограничено время лекции. Поэтому начальник Управления мог сказать то, что считал нужным, высказать свое мнение и проанализировать информацию военной разведки для оценки военно-политического положения страны, не вызывая нареканий и упреков со стороны руководства наркомата. А в том, что содержание лекции будет доложено и наркому, и начальнику Штаба РККА, он не сомневался.