Сталин и ГРУ

Даже враждебные противоположные сведения принимаются как законная дезинформация, «тем более подтверждающая правильность прежнего анализа», предвидение и дальнозоркость их творцов. Идет непрерывный обман самих себя, обман своего командования и вышестоящего штаба и обман своей страны и армии. И для того, чтобы не пасть жертвой этой болезни воли и самолюбия, нехватки знаний и недостатка разведывательной культурности, требуется не только ясный ум и трезвый, не поддающийся опьянению минуты диалектический анализ. Необходимо и большое личное мужество, одинаково нужное и для борьбы со своими собственными человеческими слабостями, и для нелицеприятного доклада самой суровой истины своему командованию.

Таких слов здесь, пожалуй, никогда не слышали. Больше двух лет с января 1930-го после публикации знаменитой статьи Ворошилова «Сталин и Красная Армия» здесь выступали с оглядкой на мнение начальства, тщательно взвешивая каждое слово наркома и его замов и учитывая их мнение по различным военным проблемам. К таким выступлениям уже привыкли, воспринимая их как должное, как какой-то ритуал. И вдруг выступает человек «со стороны», высказывающий собственное мнение и совершенно не беспокоящийся о том, как это мнение будет воспринято «наверху». Первые ряды преподавателей ошеломленно молчали. Но Берзин думал не о преподавателях, этих уже не переделаешь, а о слушателях. Как они воспримут его слова? Ведь многим из них после окончания академии придется служить в разведке и в Москве, и в штабах, и в частях военных округов. Поймут ли они правильно его выступление? Вглядываясь в их лица, начальник военной разведки надеялся, что поймут, и поймут правильно.

Февраль 1932-го. За окном засыпанный снегом Большой Знаменский переулок. Не по-февральски крепкий мороз, иней на окнах кабинета. Берзин стоял у окна, смотрел на дворников, расчищавших снег, и обдумывал рапорт на имя Ворошилова. Думал и об изменившейся обстановке в работе разведчиков в начале 30-х. Если в 20-х в случае провала нелегал мог получить несколько лет тюрьмы и имел возможность обмена, то теперь в Польше приговаривали к смертной казни через повешение, в Румынии расстреливали, а в Китае и Японии могли просто убить без суда. И нужно было награждать выдающихся нелегалов, выражая признательность страны за их тяжелый и смертельно опасный труд. Подошел к столу, еще раз просмотрел все документы на представление к награждению. На бланк начальника Управления легли строчки рапорта наркому: «К десятилетней годовщине РККА мною были представлены к награждению орденами Красного Знамени пять преданнейших, имеющих за собой ряд подвигов и проявления личного героизма разведчиц, а именно: т.т. Скаковская, Залесская, Бортновская, Тылтынь и Бердникова.

Тов. Уншлихт в то время, согласившись с представленными к награде списками работников-мужчин, принципиально отказал в представлении к награждению женщин. Не знаю, какими принципиальными соображениями руководствовался тов. Уншлихт (я тогда перед ним протестовал), но по существу такое решение было неправильным. Указанные товарищи, женщины, проявили не меньше стойкости, выдержки и личной храбрости, чем мужчины. Из указанного списка орденом была награждена т. Бердникова как разведчица-партизанка на Дальнем Востоке. Стефа Бортновская умерла в 1929 году после выхода из польской каторжной тюрьмы. Оставшихся в нашем распоряжении Залесскую, Тылтынь, а также перешедшую на гражданскую работу по болезни т. Скаковскую прошу наградить орденами Красного Знамени.

Кроме того, прошу также наградить ныне находящуюся на работе Голубовскую-Феррари, активно работавшую в тылу Деникина еще во время Гражданской войны и имеющую не меньшие заслуги, чем остальные трое товарищей…»