Сталин и писатели Книга четвертая

Симонов сбежать с того «худсовета», который возглавлял Сталин, конечно, не мог. И удивляться тут надо не тому, что он не смог тогда, даже наедине с собой, подняться над этими примитивными, узколобыми сталинскими рассуждениями. Более всего поражает, что эти «мудрые» сталинские мысли сохраняли над ним свою власть и четверть века спустя, когда он комментировал их в последней, предсмертной своей книге.

* * *

О том, как тяжело было ему расставаться со своими «сталинистскими» иллюзиями, Симонов рассказал в стихотворении, написанном в феврале—марте 1956 года, но увидевшем свет уже только в новые, постсоветские времена. (При жизни он не мог, да и не пытался его напечатать.)

Редактор просит выстричь прочь
Из строчек имя Сталина.
Но он не может мне помочь
С тем, что в душе оставлено.

Уж тут не до искусства,

Плохие ли, хорошие,
На то они и чувства —
Они к костям приросшие.

Я с ними прошагал войну,

Я с ними юность прожил,
И лучше я их прокляну,
Чем оскверню их ложью.

Доверчивость и слепота —

Все так, всего хлебнули,
И имя это изо рта
У нас порой тянули.

Но ведь у каждого из нас —

И так оно бывало,
Что, слушая его приказ,
В глазах слеза стояла.

И с родиной соединив 

То имя, как судьбу,
Шли в бой, душой не покривив
До гроба и в гробу.

И как быть со слезами,

Что в трауре знаменном
Не кто-нибудь, а сами
Глотали мы в Колонном?

Кому легко все это,

Тот просто жил, чтоб выжить.
Глагола «выстричь» нету!
Другой есть, трудный, — выжечь.

Да, много выжечь надо,

И вольно ли, невольно,
Куда ни ткнешься взглядом —
Везде до кости больно.

Но нам на плечи взвалено,

На всех нас, без изъятья,
—  За Родину, за Сталина! —
Разъять на два понятья.

Измерить все, что пройдено,

И имя то открыто
Взять отодрать от Родины
Везде, где зря пришито.

И этот труд ужасный

Проделает народ,
С душой прямой и ясной,
Сквозь всё идя вперед!

А строчки — дело совести.

По мне — так не спеши,
Пусть остаются повестью
Обманутой души.

Стихотворение очень личное, предельно искреннее. Но даже и в нем он не удержался от обязательного казенного словоблудия:

И этот труд ужасный
Проделает народ,
С душой прямой и ясной,
Сквозь всё идя вперед!

Бледностью, невыразительностью, поэтической беспомощностью (чего стоит одна только строка: «Сквозь всё идя вперед») это четверостишие резко контрастирует с исповедальным, лирическим строем всего стихотворения. Но это — ладно... Видно, считал, что без этого казенного поклона нельзя. Хуже — другое. То, что даже в самой этой своей предельно искренней лирической исповеди он не сумел обойтись без насильственно вколоченного в сознание современников насквозь фальшивого государственного мифа.

Я имею в виду формулу: «За Родину, за Сталина!»

Даже сегодня еще можно услышать, что с этими словами бойцы поднимались в атаку. Шли на смерть и умирали. А поскольку это нередко повторяют и люди старшего поколения, — те, что жили тогда, в те, ныне уже легендарные времена, — многие верят, что так оно на самом деле и было.

На самом деле, однако, ничего подобного не было.

Все мои друзья, прошедшие войну, решительно утверждают, что не только сами никогда не шли в атаку с этими словами, но и ни разу не слышали, чтобы это делал кто-нибудь из их товарищей.

В одном таком разговоре со своим другом-фронтовиком, который даже слегка горячился, доказывая мне, что ничего похожего в натуре никогда не было, я примирительно сказал:

— Я понимаю, ты не кричал, подымаясь в атаку: «За Родину, за Сталина!» Твои бойцы, а также другие командиры взводов и рот, наверно, тоже этого не делали. Но политруки-то небось кричали? Им велено было так кричать, они и кричали.

— Нет, — упрямо покачал он головой. — И политруки не кричали. Если ты хочешь знать, что в таких случаях делали и что кричали политруки, прочти стихотворение Слуцкого «Как делают стихи».

Стихотворение это я хорошо знал, но послушался, перечитал его.