Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Несмотря на эту мягкую пикировку, у сэра Александра Кадогана, британского заместителя министра иностранных дел, остались хорошие впечатления о первом дне дискуссий: «Даже не представлял себе, что русские до такой степени просты и доброжелательны. Особенно мне понравился Джо. Он, действительно, великий человек, очень яркая личность… Он, несомненно, обладает очень хорошим чувством юмора и довольно эмоциональным характером»[850].

Как и в Тегеране, Черчилль все время говорил так, как если бы он и Рузвельт были единомышленниками. Теперь он вдруг заявил о «полном доверии, какое президент и он сам испытывают к маршалу»[851]. Рузвельт, как и в Тегеране, предпочел промолчать. А для русских эта шитая белыми нитками уловка оказала только раздражающее действие. То, что русские ощущали различие между двумя лидерами, однажды подчеркнул Громыко, которого в равной мере поражали дружелюбие Рузвельта и враждебность Черчилля. Так, Громыко вспоминал: «Если Рузвельт реагировал на реплики Сталина спокойно, даже с пониманием, то Черчилль – с плохо скрываемым раздражением. Британский премьер и не пытался скрывать свои чувства, их выдавала даже его сигара. Когда он был напряжен или взволнован, он выкуривал намного больше сигар, то есть их количество было прямо пропорционально степени его напряжения во время беседы. Это заметили все, и за спиной премьера часто звучали насмешки»[852].

Также для всех очевидной была и неприязнь Сталина к Черчиллю. «Сталин симпатизировал Рузвельту, – отмечал Громыко, – чего нельзя было сказать о его отношении к премьер-министру Великобритании». Громыко наблюдал это как в политическом, так и в личном аспекте: «Разница в отношениях проявлялась и в политике».

После первого пленарного заседания состоялся обед у Рузвельта. Его филиппинские повара из «Шангри-Ла», имения и места отдыха президента на горе Катоктин во время войны, которые тоже прибыли в Ялту накануне, прекрасно справились с организацией обеда с минимальной помощью со стороны метрдотеля и персонала московского ресторана «Метрополь». Филиппинские повара хорошо знали кулинарные запросы Рузвельта и руководствовались, прежде всего, именно ими. Они приготовили для этого обеда несколько американских блюд: салат из цыплят, жареных цыплят, жареную говядину с макаронами, – а также блюда русской кухни: бульон, осетрину, икру и овощную солянку. (Рузвельт был вынужден соблюдать диету, и Гарриман сказал Молотову, что на столе перед президентом будет еда, приготовленная его личным поваром из продуктов, доставленных с борта корабля ВМС США «Катоктин».) Пять марок вина, водка и русское шампанское на столе вдохновляли на все новые и новые тосты. Обед проходил в бывшей бильярдной комнате Николая, обшитой панелями из каштанового дерева. На одной стене висела картина с русским зимним пейзажем, на другой – портрет царя. С американской стороны на обеде присутствовали Стеттиниус, Гарриман, Бирнс и Болен, с британской – Иден, Арчибальд Кларк Керр и Бирс, с советской – Молотов, Вышинский, Громыко и Павлов. Смены помещения для коктейля не потребовалось: Рузвельт на этот раз не стал готовить коктейли, как обычно делал. (У него обострился тремор, как случалось с ним время от времени. В конце 1942 года Макензи Кинг записал в дневнике, что, когда президент разливал чай в своем кабинете, «его руки заметно дрожали»[853]. С возрастом этот недуг только обострялся.)