Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Теперь на переговорах для Сталина наступил момент истины. Он заявил, что он и посол Гарриман уже согласовали политические условия, по которым он был согласен вступить в войну. Конечно, Рузвельту было известно до мелочей, о чем они беседовали в Кремле 14 декабря. Это он велел Гарриману встретиться со Сталиным и узнать в точности, какой будет его цена вступления в войну, а затем сообщить об этом президенту. Во время этой встречи Сталин принес из соседнего кабинета карту и сказал Гарриману: «Курильские острова и Южный Сахалин должны быть возвращены России». Затем Сталин провел на карте линию вокруг южной части Ляодунского полуострова, включая Порт-Артур и Далянь, и сказал Гарриману, что «Россия снова хочет взять эти порты в аренду вместе с прилегающими территориями… хочет арендовать Китайско-Восточную железную дорогу [в Маньчжурии]… особо он подтвердил свое намерение не вмешиваться в суверенитет Китая над Маньчжурией»[910]. Таким образом, Рузвельт с облегчением узнал, что у Сталина нет притязаний на Монголию, что он намерен оставить Монголию «независимым субъектом». На обдумывание всего этого у Рузвельта было семь недель.

Рузвельт совершенно не заботился об интересах Японии. Зачем ему это надо было делать? В конце концов, Япония как агрессор заслужила отторжение территорий, как этого заслужила и Германия. Безо всякой преамбулы президент дал Сталину свой ответ, сообщив, что внимательно изучил стенограмму беседы Сталина с Гарриманом и что у него нет оснований возражать против передачи России Южного Сахалина и Курильских островов. Что же касается незамерзающего морского порта на Дальнем Востоке, они уже обсуждали эту тему в Тегеране, и он тогда предложил, чтобы Советскому Союзу было предоставлено право использования незамерзающего порта, возможно, порта Далянь. Далее он заявил, что Россия либо возьмет непосредственно у Китая в аренду порт Далянь, либо этот порт получит международный статус порто-франко[911]. Президент добавил, что ему предпочтительнее второй вариант из-за Гонконга: он надеется, что Британия вернет Гонконг под управление Китая и что тот станет международным порто-франко. При этом президент заметил, что Черчилль, безусловно, будет против такого решения.

Сталин не клюнул на приманку в виде Маньчжурской железной дороги, он хотел вернуть статус Транссиба времен Российской империи. Рузвельт ответил, что достичь этого можно двумя путями: взять магистраль в аренду или создать совместную с Китаем компанию.

Сталин решил поставить все точки над «i» и заявил: «Совершенно ясно, что если эти условия не будут выполнены, то советским людям будет сложно объяснить, почему Россия вступает в войну против Японии. Это ведь не война с Германией, которая угрожала самому существованию Советского Союза. Они не поймут, почему Россия должна вступать в войну против страны, которая не сделала им ничего плохого». Рузвельт ответил, что он еще не говорил об этом с Чан Кайши, поскольку любая сказанная китайцам фраза через сутки становится известна всему миру. Сталин заметил, что обсуждать эту тему с Чан Кайши пока нет никакой необходимости. Затем, сменив тему, Сталин заявил: «Неплохо бы оформить все эти условия в виде официального документа, согласованного тремя державами». Рузвельт согласился. Сталин сказал, что вообще не стоит обсуждать этот вопрос с китайцами раньше, чем можно будет снять двадцать пять советских дивизий с фронта в Европе, перебросить их на Дальний Восток. В завершение беседы он заметил, что вопрос о незамерзающем порте для России не составит проблемы и что у него не будет возражений о придании ему статуса международного порто-франко.

Так, в течение нескольких минут, им удалось достичь полного взаимопонимания.

Затем Рузвельт начал обсуждение корейской темы. Он сказал, что «имеет в виду», что представители Советского Союза, Америки и Китая должны учредить опеку над Филиппинами и Кореей, при этом около пятидесяти лет потребуется на подготовку самоуправления на Филиппинах, а на опеку Кореи может потребоваться от двадцати до тридцати лет. Сталин ответил, что чем меньше, тем лучше. Рузвельт, продолжая свою линию на отстранение от политики Британии, коснулся, как он выразился, деликатного вопроса: он не видит необходимости приглашать британцев для участия в опеке над Кореей, «но он чувствует, что это может их серьезно разозлить». Сталин ответил, что, скорее всего, они действительно почувствуют себя оскорбленными: «В сущности, премьер-министр может вообще прекратить с нами отношения». Британцев надо было приглашать.

Затем президент коснулся проблем Индокитая. Он предполагал установление опеки и над полуостровом, хотя знал, что британцы не пойдут на это, поскольку это может оказать влияние на Бирму, часть Британской империи. Рузвельт назвал население Индокитая «малорослым, как яванцы и бирманцы… и не воинственным». Затем он повторил свою мысль, которую много раз намеревался публично озвучить: «Франция ничего не сделала для улучшения жизни населения Индокитая с тех пор, как он стал ее колонией».