Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Третья встреча была еще более обнадеживающей, чем две предыдущие[1107]. Сталин сказал Гопкинсу, что Советская армия развернется на маньчжурской границе к 8 августа (через три месяца после дня победы в Европе – как он обещал Рузвельту). Он сказал также, что поддержит Чан Кайши, «потому что никто, кроме него, не является достаточно сильным… но коммунистический лидер[1108] также не является достаточно сильным, чтобы объединить Китай». Сталин заявил, что у него не было территориальных претензий к Китаю, отметив, в частности, Маньчжурию, и заверил Гопкинса, что, где бы его войска ни сражались с японцами в Китае, они будут уважать суверенитет Китая. Он «приложил особые усилия», чтобы подчеркнуть, что у России нет возможности помочь Китаю после войны, что такими возможностями располагает лишь Америка. Далее он отметил, что Корея должна управляться под опекой США, Китая, Великобритании и Советского Союза. Затем, предполагая, что вторжение в Японию будет совместной операцией Советского Союза и союзников и что СССР будет участвовать в оккупации Японии, как и в оккупации Германии, Сталин заявил, что он ожидал выработку соглашения с Великобританией и США в отношении оккупационных зон. Стремясь урегулировать эти вопросы, Сталин сказал Гопкинсу, что должна быть проведена мирная конференция и что уже на данном этапе следует приступить к ее планированию. Ирония заключалась в том, что теперь именно он (когда Рузвельт умер) стремился урегулировать эти вопросы.

На четвертый день пребывания в Москве Гопкинс вместе с женой после обеда отправился осматривать достопримечательности и посетил всемирно известную российскую балетную школу. Когда Гопкинс вечером в шесть часов встретился со Сталиным и рассказал ему об этом, тот признался, что он никогда не бывал в этой школе. Гопкинс сказал, что это весьма похоже на типичного жителя Нью-Йорка, сообщающего вам: «Я прожил здесь всю свою жизнь, но никогда не видел статуи Свободы».

Во время этой беседы Гопкинс более подробно сообщил об американских ожиданиях по польскому вопросу: в стране должна быть свобода слова, соблюдаться право на свободу собраний и право на свободу вероисповедания, должны быть разрешены все политические партии, кроме фашистской, все граждане должны иметь право на открытый суд и право на неприкосновенность личности.

Сталин ответил, что ему были хорошо известны принципы демократии и что со стороны советского правительства в этом отношении нет никаких возражений, однако конкретные свободы, упомянутые Гопкинсом, могли обеспечиваться в полном объеме только в мирное время, да и то с некоторыми ограничениями: так, они не могли безоговорочно обеспечиваться применительно к фашистским партиям, пытающимся свергнуть правительство. Гопкинс упомянул Ялтинскую конференцию, подчеркнув, что Рузвельт был весьма удовлетворен ее результатами, считая, что польский вопрос был «практически решен». Однако (и здесь Гопкинс заявил о позиции, которой Рузвельт никогда не занимал) «он говорил, что, верно это или нет, американский народ был достаточно сильно убежден, что Советский Союз хотел иметь в Польше существенное влияние». (На самом деле Рузвельт лишь ожидал, что Россия будет иметь в Польше существенное влияние, и просто хотел, чтобы Сталин уважал права поляков.) После этого Гопкинс вновь заявил, что они (три великие державы) должны быть в состоянии урегулировать вопрос. Это дало Сталину возможность изложить свою точку зрения: он выступил с обвинениями в адрес Великобритании, отметив, что, «поскольку один из них втайне не желал, чтобы вопрос был урегулирован, то и возникли реальные проблемы». Тем не менее встреча завершилась соглашением, что они в дальнейшем обсудят возможных польских кандидатов, которым будет предложено приехать в Москву, чтобы сформировать польское правительство. На следующей встрече Гопкинса со Сталиным, пятой по счету, которая состоялась 31 мая, стало очевидно, что был достигнут прогресс: они обменялись именами возможных кандидатов, и Молотов больше не саботировал выбор союзников. После встречи Сталин устроил для Гопкинса неофициальный ужин, в котором по его приглашению участвовали двадцать самых влиятельных лиц из числа членов Политбюро со своими женами, а также Гарриман и его дочь Кэтлин, генерал Дин и другие влиятельные американцы в Москве. После обеда были танцы. В результате длительной встречи, а затем долгого ужина (как обычно, с множеством тостов) Гопкинс чувствовал огромное напряжение. Это сказалось, когда, станцевав после обеда один танец с женой Ивана Майского, Гопкинс сел. Майский увидел, что Гопкинс не мог отдышаться, на лбу у него выступили капли пота[1109]. Майский прикоснулся к его руке и почувствовал, что она была вялой и холодной. По воспоминаниям Майского, он забеспокоился, и эта тревога отразилась на его лице. Гопкинс посмотрел на него и сказал: «Вы знаете, я получил у смерти академический отпуск».