Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Гопкинс сообщил Андрею Громыко, когда тот был советским поверенным в делах в Вашингтоне, что у Рузвельта были некоторые сомнения в отношении Сталина и будущего советско-американских отношений. Рузвельт намеревался в Тегеране оценить советского руководителя и изучить возможности сосуществования двух стран: «Это зависит от многих факторов, основным из которых является позиция, которую займет СССР в качестве великой мировой державы». Затем Гопкинс заверил Громыко, что «он [Рузвельт], очевидно, считает, что США должны сделать все возможное, чтобы заложить основы будущих хороших отношений с СССР».

Элеонора Рузвельт приводит следующие комментарии Рузвельта после того, как тот высказал предположение, что он не был уверен, что ему удалось достичь своей цели: «По словам моего мужа, у него было впечатление, что, когда они впервые встретились со Сталиным, со стороны маршала чувствовалось большое недоверие, и, оставляя его, он не знал, смог ли он пошатнуть это недоверие или нет. Он добавил, что он намеревался определиться, сможем ли мы неукоснительно придерживаться своих обязательств».

Рузвельт продолжал беспокоиться, сумел ли он убедить Сталина. Поверил ли Сталин на самом деле, что международный характер деятельности Объединенных Наций, на котором настаивал Рузвельт, является наилучшим решением? Он опасался, что Сталин может вернуться к своей первоначальной позиции, схожей с позицией Черчилля относительно регионального характера предлагавшейся структуры. Он признавался сенатору Тому Коннели, что ни Сталин, ни Черчилль не были полностью убеждены в правоте его видения. «Я буду вынужден еще убеждать их обоих», – сетовал он сенатору.

Однако в разговорах с Фрэнсис Перкинс, министром труда, Рузвельт был более оптимистичен. «Знаете, – говорил он ей, – я действительно считаю, что русские поддержат меня в вопросе отказа от принципа сфер влияния и в соглашениях о свободных морских портах по всему миру… морских портах, которые все союзники могли бы свободно использовать в любое время. Я думаю, что мы согласуем это решение»[300]. Он полагал, что она, имея широкий круг знакомств в профсоюзных и деловых кругах, могла бы внести свой вклад в решение этой задачи: «Я не знаю, как отличить хорошего русского от плохого русского. Я могу сказать, что вот это хороший француз, а это плохой француз. Я могу отличить хорошего итальянца от плохого итальянца. Я могу распознать хорошего грека, когда я встречаюсь с ним. Но я не понимаю русских. Я просто не знаю, что ими движет… Я бы хотел, чтобы вы узнавали все, что возможно, и время от времени сообщали мне».

28 декабря Рузвельт провел еще одну пресс-конференцию, на которой он подытожил результаты работы в предвоенные годы и подчеркнул опасность возврата к изоляционизму. Интересно то, что он представлял себе Америку страной, стоявшей, наконец, на собственных ногах (психологически он, должно быть, сам хотел бы этого для самого себя). «Старый доктор “Нового курса“» решал такие внутриполитические проблемы, как спасение банков, помощь фермерам, обеспечение страхования по безработице. Затем пришло время для «Доктора, выигрывающего войну». Теперь он мог заявить: «Результатом является то, что пациент встал на ноги. Он отказался от своих костылей. Он ходит еще недостаточно уверенно и не сможет делать этого, пока не выиграет войну. Но когда придет победа, на мой взгляд, безусловно, настанет время для осуществления ранее разработанной программы, той, которая осуществляется в остальных стран, послевоенной программы, в противном случае нам придется заплатить за это. Мы не можем больше находиться в экономическом изоляционизме, в противном случае мы можем оказаться в военном изоляционизме».

Очевидно, что теперь настало время для выработки мер, необходимых для обустройства послевоенного мира. Однако для того, чтобы обсуждать соответствующие планы, которые уже сформировались в представлении Рузвельта, с американским народом, время еще не пришло.

Сталин достаточно редко выступал с речами. С праздничной речью накануне Нового года выступил Михаил Калинин, председатель Президиума Верховного Совета СССР. Он назвал конференцию в Тегеране «действительно, самым большим событием нашего времени, историческим ориентиром в борьбе с германским агрессором. Все усилия немцев разделить свободолюбивые народы не удались. Руководители трех великих держав достигли полного согласия по вопросам войны и мира».

Конечно же, он был успокоен действиями Рузвельта. На самом деле, с точки зрения Сталина, Рузвельт был идеальным американским президентом. И он действительно являлся таким. Сталин увидел, что Рузвельт предлагал Советскому Союзу сотрудничество. Россия, которая в последнее время была нездоровым членом европейской семьи, завершала войну «могущественной державой мирового уровня». Это делало его одним из двух самых могущественных людей в мире.