Сталин и заговор военных 1941 г.

«Германское правительство объявило нам войну», — такими были, по Жукову, слова Молотова после свидания с немецким послом. После таких слов «И. В. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался». При внимательном чтении данного текста в мемуарах Жукова можно заметить, что Сталин даже не вставал со своего места. В раннем издании Сталин просто «опустился на стул». Немцы уже рвут в клочья скромные по военным меркам пограничные части, дубасят передовые воинские части Красной Армии, а Сталин, каким его рисует Жуков, «глубоко задумался». Хорошо, что еще не заснул, а то ведь Жуков ранним утром поднял его с постели.

Вот так нам преподносит начало войны с Германией Георгий Константинович. Он еще хочет попасть в русло того сценария, о котором мы говорили выше, поэтому «оживляет» Сталина и одновременно «выдирает» фразу из мобилизационных пакетов командующих округов, вкладывая ее в уста Иосифа Виссарионовича: «Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу».

Чтобы Сталин не выглядел все же полным идиотом, писатель В. Жухрай, упомянутый выше, настаивает на своей версии, что Сталин «вопреки строжайшему запрету врача» поехал в Кремль. Этим, видимо, и объясняется вся несуразность Сталина в принятии политических решений.

«Около 13 часов 22 июня 1941 года больной Сталин, у которого температура по-прежнему держалась за сорок, временами впадавший в полузабытье, все еще был в своем кремлевском кабинете. Выступать по радио с обращением к советскому народу в таком состоянии он, понятно, не мог. Поэтому еще утром было принято решение, что в 12 часов 22 июня 1941 года с таким обращением к советскому народу выступит Молотов. Пересиливая недомогание, Сталин пытался решать ряд важнейших и неотложных вопросов, связанных с обороной страны… Лишь вечером 22 июня 1941 года Сталин возвратился в Волынское. Каких сил потребовалось от него, чтобы выдержать прошедшую ночь и день, — никто никогда не узнает. Однако никто не догадался о подлинном состоянии Сталина. Даже проницательный Жуков»,

Ну, Жукову простительно — он же не общался с профессором Преображенским, поэтому так и оставался в неведении о состоянии Сталина, вплоть до издания своих мемуаров. Если бы знал, что Сталин временами впадал в полузабытье, то, может быть, сам утвердил бы документ о Ставке?

А как же Жуков объясняет читателю такое «странное» поведение Сталина в Кремле? В первом издании ничего об этом сказано не было, в дальнейшем редактора подправили «Жукова», видимо, проконсультировались с врачами из «Кремлевки»:

«Говорят, что в первую неделю войны И. В. Сталин якобы так растерялся, что не мог даже выступить по радио с речью и поручил свое выступление В. М. Молотову. Это не соответствует действительности. Конечно, в первые часы И. В. Сталин был растерян. Но вскоре он вошел в норму и работал с большой энергией, правда, проявляя излишнюю нервозность, нередко выводившую нас из рабочего состояния».

Как может судить Жуков о состоянии Сталина в первую неделю, когда сам же пишет, что после обеда 22 июня отбыл на Юго-Западный фронт по указанию «растерявшегося» Сталина, и появился в Москве лишь 26 июня? И что же, по Жукову, не соответствует действительности? Неужели решение о поручении Молотову выступить по радио? И в чем выражалась так называемая «нервозность» Сталина, которая «выводила нас из рабочего состояния». «Нас» — это кого? Всех собравшихся в Кремле? Или только военных с Жуковым во главе? Смотрите, какие тонкие нервные натуры собрались в военном руководстве страны.

Плохо разбирается глава правительства в военном деле, — пытается заставить уверовать нас начальник Генштаба. И дальше сетует, что «трудно было понять И. В. Сталина. Видимо, он все еще надеялся как-то избежать войны. Но она уже стала фактом. Вторжение развивалось на всех стратегических направлениях». А как же ему не развиваться, вторжению, когда практически все мосты немцы целыми захватили?

Вот такая, нарисованная Жуковым картина событий первого дня войны. Для него война уже факт. Бежит, как видите, впереди паровоза.

Но на пальму первенства Жукова, первым объявившем о начале войны, решил посягнуть нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов. Не надо было, наверное, Георгию Константиновичу приказывать Ф. С. Октябрьскому звонить своему наркому ВМФ. Теперь смотрите-ка, что из этого вышло. Нарком ВМФ Кузнецов со своим начальником штаба Алафузовым, тоже, оказывается, были на приеме у наркома обороны Тимошенко, но, видимо, в другое время. Тот почему-то, «по секрету» от начальника штаба Жукова, сказал флотоводцам, что с минуты на минуту на нас готовятся напасть немцы (?), и надо, по всей видимости, ВМФ предпринимать соответствующие меры. Тут же, как говорит Кузнецов, Алафузов «был немедленно послан в штаб, чтобы дать тот самый условный сигнал, к которому мы в течение этих двух лет готовились».