Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины

Ф.С.Октябрьский. — Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Вообще, это читается, как явный саботаж с целью не допустить открытия зенитного огня по немецким самолетам. А что? Возможны другие версии? Ладно бы, сказал Филипп Сергеевич, если собьете, мол, наш самолет — ответите. А то обоих — и начальника ПВО, и дежурного по штабу — сразу за жабры: расстреляю. За что?

Рыбалко не позавидуешь. Он пытается давить на командующего, ссылаясь на инструкции. Интересно, как Октябрьский выпутается из этой ситуации? Только, читатель не обольщайтесь его ответом. Это же пересказ самого Кузнецова.

Н.Т.Рыбалко. — Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф.С.Октябрьский. — Действуйте по инструкции.

На помощь, как всегда, приходит адмирал Кузнецов. Он пытается снять ответственность и с Октябрьского, и с самого себя. Ведь, сам же, только что, говорил ранее, что своими телефонными звонками перевел флот на полную боевую готовность, то есть, это когда моряки уже стоят на боевых постах у пушек. Трибуцу говорил, что стрелять по врагу «можно и нужно». И вдруг: неизвестные самолеты; нежелательные осложнения. Что? Октябрьскому эти слова забыл сказать? А против какого же врага, тогда Кузнецов изготовил флота — Северный, Балтийский и Черноморский? Неужели, против турок? Им, вроде, несподручно было бы воевать на Севере, если их туда, конечно, не зашлет наше начальство.

А может и ничего не говорил командующему? Видимо, поэтому и написал, что передал сообщение Елисееву, а не Октябрьскому.

Но тут же, поясняет читателю…

«Я дословно привожу записи Н.Т.Рыбалко не для того только, чтобы дать характеристику людям. Хочется пояснить, как было трудно принимать первые решения, означавшие переход от мирного времени к войне. Ведь дело касалось Севастополя — главной военно-морской базы Черноморского флота. Отдать здесь приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным еще в те минуты самолетам далеко не равнозначно открытию огня на какой-либо пограничной заставе, привыкшей ко всяким инцидентам. На командовании лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой — не вызвать нежелательного осложнения. Несколько позже, когда все флоты получили прямое разъяснение, что война началась, сомнения и колебания отпали».

По-моему, немцы своими бомбежками по базам, яснее ваших телефонных указаний, товарищ адмирал, разъяснили нашим морякам, что началась война.

Но читатель, из воспоминаний наркома ВМФ должен понять, для чего Октябрьский оставил при штабе Елисеева, ответственного принимать решения? Не для того ли, чтобы самому остаться «в тени»?

Но тот, на удивление, тоже оказался, не промах. Видимо, отделался фразой, что по таким делам, как стрельба по самолетам, пусть возьмет на себя ответственность командующий флотом. Вот Рыбалко и метался от одного к другому, пытаясь получить «Добро» на выполнение приказа. А помните воспоминания Кулакова? Там, ведь, это событие было представлено, с точностью наоборот.

«В эти минуты командир одного из дивизионов зенитно-артиллерийского полка, прикрывавшего Севастополь, соединился по телефону с командующим флотом».

Наш знакомый, начальник ПВО базы полковник Жилин, «пониженный» Кулаковым в должности до «командира дивизиона», имел возможность связаться только со штабом флота, с дежурным. Кто это будет его соединять с дачей командующего?

«Очень волнуясь, он сказал, что не сможет решиться открыть огонь: а вдруг самолеты наши и тогда ему придется отвечать за последствия.

Ф. С. Октябрьский потребовал прекратить неуместные рассуждения и выполнять приказ.

— В противном случае, — закончил командующий, — вы будете расстреляны за невыполнение боевого приказа».