Сталин. Операция «Ринг»

Игорь вошел в сенцы, на него пахнуло запахом мяты и забытым домашним уютом. Навстречу ему из-за швейной машинки поднялся Осадчий, и они крепко обнялись. Клавдия Ивановна загремела кастрюлями на плите, и в комнате запахло наваристыми щами. Но к ним так никто и не притронулся. Савелий Харлампиевич и Клавдия Ивановна засыпали Игоря вопросами о положении на фронте и в Москве, о том, «как чувствует себя товарищ Сталин и что говорит об окончании войны». За разговором незаметно пролетело время, за окном начали сгущаться сумерки, и только тогда они вспомнили о щах. В расположение батальона Игорь возвратился с легкой душой. Теперь он был не один против своры гитлеровцев и власовцев, за его спиной снова стояли испытанные боевые товарищи.

После этой встречи из РДР «Сокол» в адрес Андрея ушла радиограмма, в ней сообщалось о выходе Ударова на связь. С того дня для Судоплатова, Маклярского и Зеленского период неопределенности в операции «Ринг» закончился. Возникшие было опасения в способности Миклашевского преодолеть тяжкие испытания и не попасть под подозрение контрразведки развеялись. Теперь многое, если не все, зависело от Блюменталь-Тамарина и его хозяев из министерства пропаганды. В Берлине и Кенигсберге в те июльские дни 1943 года было не до Миклашевского. Вермахт терпел одно поражение за другим и за полгода откатился с берегов Волги – Сталинграда – к Курску и Орлу. Об этом уже открыто говорили в 437-м батальоне РОА. Среди власовцев нарастали панические настроения.

Деятельная натура Игоря не могла оставаться безучастной и требовала действий. Он искал способы, как навредить фашистам. Участившиеся случаи дезертирства из батальона натолкнули его на мысль, как сделать бегство к партизанам повальным. В своем рискованном замысле он рассчитывал на командира взвода сержанта Романа Головко. К нему он давно присматривался и пришел к выводу: на него можно положиться. В пользу Головко говорило то, что он не участвовал в карательных операциях против партизан и местного населения, перед гитлеровцами не выслуживался и к подчиненным относился по-человечески, в плен попал в конце мая 1943-го, будучи раненным. В памяти Миклашевского бы жив последний эпизод в ресторане «Тройка», убедительно говоривший, что Головко не негодяй и не шкурник. За дармовую похлебку он не стал заискивать и унижаться перед его хозяином. В последнее время находился на нервах, а трепал их гестаповец Шрайбер, подозревавший Головко в попустительстве дезертирству трех подчиненных из его взвода.

Дождавшись вечера субботы, когда немецкие офицеры разъехались по квартирам, Миклашевский заглянул во вторую роту и нашел Головко в канцелярии. Он был один и занимался составлением графика нарядов на следующую неделю. Поздоровавшись, Игорь кивнул на график и скептически заметил:

– Дурную работу делаешь, Рома.

– С чего ты взял? – буркнул Головко.

– Скоро все разбегутся, некому будет ходить в наряды.

Карандаш в руке Головко остановился. Он поднял голову, тяжелым взглядом окатил Миклашевского, захлопнул створку окна и, поиграв желваками на скулах, процедил:

– Шо, на Шрайбера решил работать?

– Я?! С чего ты взял? – опешил Миклашевский.

– А с того! С этими дальними заходами подкатывай к Оселедцу.

– Он тут каким боком, Рома?

– Тем самым, что стучит, сволочь, Шрайберу!

– Я тебе не Осадчий! – возмутился Миклашевский.

– Знаю, поэтому, Игорь, не крути и говори, чего хочешь?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь, шо ты не такой, каким кажешься. Я это на ринге увидел.

– И какой же я?

– Не шкура.

– Ну спасибо. Ты, Рома, тоже настоящий мужик. Два года на передке это о чем-то, да говорит.

– Что было, то сплыло, – буркнул Головко.

– Но совесть-то не сплыла?

– Игорь, ты не поп, шоб я перед тобой исповедовался.

– Рома, речь не о том.

– А о чем, говори не темни.

– Сначала почитай, – предложил Миклашевский, расстегнув карман куртки, достал листовку и положил на стол.

В ней сообщалось об успехах Красной армии на фронтах войны, содержался призыв уходить в партизаны и бороться с фашистами. Головко склонился над ней. Игорь внимательно наблюдал за ним и пытался понять реакцию. Но по замкнутому лицу Головко трудно было что-либо прочесть. Дочитав до конца, он бросил испытующий взгляд на Миклашевского и спросил:

– Откуда она у тебя?

– В городе их полно, уже в батальоне появились, – уклонился от ответа Игорь.

– Ну-ну, мне что-то не попадалось, – хмыкнул Головко, снова обратился к листовке и зачитал: – «Пусть земля горит под ногами фашистских оккупантов! Вступайте в наши ряды! Смерть гитлеровской гадине!»

Игорь держал паузу – наступил решающий момент в разговоре – и с нетерпением ждал ответа. Головко не спешил раскрываться и тоже прощупывал его.

– Игорь, а ты не боишься обжечься?

– А что, Рома, лучше болтаться в петле? Наши вон как прут.

– Наши? Какие это наши?

– Ну не те же, в шкуре которых мы ходим.

– Шкуре, говоришь? Как бы ее с головой не содрали, – мрачно обронил Головко.

– Не сдерут, Рома! На нас нет безвинной крови. Это же война, там поймут.

– Ладно, поживем – увидим. Так шо ты предлагаешь?

– Уходить в лес, пока не поздно.