Сталин. От Фихте к Берия

Национализация (этнизация) истории в новых независимых государствах на территории бывшего СССР выразилась и в том, что национализации подверглась не только советская история, но и история Российской империи, в которую входили территории названных государств. В применении к Отечественной войне 1812 года, которую вела Российская империя, это означает, что от такой отечественности её отказались официоз, историография и школа Украины[804], Латвии[805] и Литвы — по образцу западной историографии[806], ибо собственной, альтернативной национальной (националистической[807]) историографии проблемы в этих странах просто не было и быть не могло. С точки зрения имплицитной риторики — отказ от отечественности есть отказ от мифа Отечества, тесно связанного с образом «Родины-матери»[808], то есть от сложности и полноты горизонта реальной истории в пользу партийно-политической, этнической частичности, простоты исторического конструктивизма, официальной азбуки «исторической политики» новых государств, защищаемой всей силой власти, включая уголовное преследование за отрицание официального мифа. Отказ бывших имперских территорий от общеимперской отечественности — это отказ от целого периода своей истории в пользу своей заведомой вторичности — в новой, альтернативной коалиции. Националистическое исключение себя из имперской истории — отказ от непрерывной исторической субъектности, имитация жертвы либо марионеточного «бастиона цивилизации».

Для Литвы этот отказ от прежнего имени войны, несмотря на известные польско-литовские противоречия, предопределяется тем, что Литва была частью разделённой при участии России Польши и местом «воссоздания» части польской государственности Наполеоном в 1812 году[809]. Вторгшись в Российскую империю, 19 июня 1812 Наполеон создал — наряду с Княжеством Курляндии и Семигалии (на территории русской Курляндской губернии) — в качестве оккупационного протектората Великое княжество Литовское (на территории русских Виленской и Гродненской губерний, Белостокского округа и северной половины Минской губернии) во главе с польским Временным советом, просуществовавшее до конца сентября 1812. Этому взгляду и подчиняется литовский исторический официоз.

Есть в польском аспекте этой войны, которая в России естественно выступает оборонительной и отечественной, ясный выбор, который её имя ставит перед национальным историческим сознанием этнического большинства населения Литвы, Белоруссии и Украины: если оно до сих пор мыслит себя населением Восточных кресов Речи Посполитой, ставших в XVIII веке интегральной частью территории Польши, то их отказ от отечественности логичен, ибо поляки были важной частью Великой армии Наполеона. Если же оно мыслит себя наследником Великого княжества Литовского и Русского, альтернативного Московской Руси, то ему необходимо особое имя для этой войны. Но его нет. Признание себя бывшей частью Российской империи заставляет признать для себя отечественность её войны с Наполеоном и сохранить традиционное имя. Но и здесь нет согласия. Потому польский выбор диктует формально нейтральное, а на деле — французское имя войны. Такой выбор подтверждают факты реальной истории наполеоновского «Великого княжества Литовского», существовавшего в тени французской оккупации: во-первых, несомненно, что созданное Бонапартом его правительство было по своему составу полностью польским и имело перед собой чисто военные задачи обеспечения тыла армии, во-вторых, не пользовалось достаточной поддержкой местного населения, и, главное, уже через две недели после своего создания подписали в Вильне акт присоединения Литвы к Герцогству Варшавскому (в виде «Варшавской конфедерации») как акт восстановления польской Речи Посполитой[810], никакого отношения к собственно литовской государственности не имеющий. Исследователь французской политики и пропаганды специально проанализировал замысел и реализацию этого наполеоновского протектората, главной задачей которого была поставлена мобилизация живой силы в армию Бонапарта. Её пропагандисты писали тогда: «Столица Русской Польши в нашей власти, а 6 миллионов поляков-литовцев[811] объединились в конфедерацию с 5 миллионами поляков герцогства Варшавского и собирают армию, чтобы отстоять свои права» (представитель польского сейма насчитывал ещё больше — всего «16 миллионов»: известно, что полвека спустя Маркс и Энгельс требовали для независимой Польши 20 миллионов). Но фактически, резюмирует историк, «создание единого государства шло очень медленно, так как Наполеон в надежде на скорое начало мирных переговоров с Александром I уклонялся от принятия решения по возрождению Речи Посполитой в границах 1772 года», и в итоге уже с середины сентября 1812 года тема Польши и литовского протектората исчезла из наполеоновского официоза[812].