Читаем Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года полностью

Тем временем следствие госбезопасности, словно раскручиваясь смертоносной спиралью, начало уже без разбору захватывать бывших участников «правой», троцкистской и зиновьевской оппозиции. 23 августа взят под стражу Угланов; из тюрьмы выйти ему более не суждено. Шанин силами своего транспортного отдела произвел арест большой группы руководителей-железнодорожников, в прошлом работавших с Углановым, их список был направлен минуя Ежова напрямую Кагановичу как руководителю Наркомпути (Шанин по должности являлся одновременно помощником Кагановича). Людям Молчанова удалось получить от Сокольникова уличающие показания на Бухарина, с которым они дружили с гимназических времен; эти показания Сокольников подтвердил 8 сентября на очных ставках с Бухариным и Рыковым в присутствии Кагановича. Бухарин после очной ставки зарыдал «и все просил ему верить» [172] .

11 сентября был арестован Пятаков, 16 сентября – Радек. Одновременно с Радеком взят под стражу Николай Глебов-Авилов, член первого состава Совнаркома, активный зиновьевец, за участие в Новой оппозиции смещенный со всех постов и доживавший свой век директором Ростсельмаша: его расстреляют через полгода. Маневр ягодовцев очевиден: они отныне докладывают собранные материалы по политическим делам Кагановичу (в отсутствие Сталина, отдыхавшего в своем сочинском имении «Зеленая роща»). Ежов, почувствовав, что его оттирают и не сегодня-завтра самого могут отдать на расправу Ягоде, заволновался. На следующий день после очных ставок Сокольникова с Бухариным и Рыковым оставшийся не у дел Ежов направил в «Зеленую рощу» письмо, которое заканчивалось словами: «Очень хотелось бы рассказать Вам о некоторых недостатках работы ЧК, которые долго терпеть нельзя. Без Вашего же вмешательства в это дело ничего не выйдет.

Т. Сталин, я очень колебался, стоит ли в письме писать о таких вещах. Если неправильно поступил, – выругайте. Шлю Вам самые лучшие пожелания.

9. IX – 36 г. Ваш Ежов» [173] .

Сталин не выругал его, а вообще не отозвался, чем, конечно, заставил автора письма изрядно понервничать. Тот в отчаянии стал хвататься за всякую возможность обвинить ягодовскую клику в «замазывании троцкистских дел», как он выразился во второй декаде сентября в очередном письме Сталину, собрав все порочащие Ягоду слухи и домыслы; а поскольку сам понимал их малозначительность, вынужден был попросту блефовать: «Подробности сообщу при личном докладе. По-моему, дело требует серьезного расследования» [174] .

Сталин не спешил и отреагировал на донос Ежова не сразу. Помимо Молчанова, он принес обильную кровавую жертву и еще одному, не менее близкому соратнику Ягоды, которого тоже расценивал в тот момент как ключевую фигуру. Как истинный гений вероломной политики, он не пожелал повторяться и без конца бить в одну точку, а решил немного сымпровизировать, вспомнив о приятеле Молчанова, начальнике Особотдела центра М. Гае. Именно в середине августа, когда в Особотдел ввиду окончания дела Каменева – Зиновьева вернулись временно командированные в следственную бригаду Молчанова сотрудники, Гаю дали возможность резко активизировать следствие по делу о «заговоре военных», предоставив ему перед этим отгулять отпуск в правительственном санатории на юге [175] . Всего за полмесяца, с 14 августа по 2 сентября, им арестовано подряд три комкора – Примаков, Путна и Туровский. Следует отметить, что с Гражданской войны, когда были расстреляны командир Второй конной армии Миронов и командир Сводного кавалерийского корпуса Думенко, в Красной Армии никогда не арестовывали военачальников столь высокого ранга. Августовские аресты принято интерпретировать как начало большой сталинской «чистки» в Красной Армии. Это неверно. После смещения Ягоды Гай больше не получил ни одной санкции на арест представителей высшего комсостава. Аресты в армейской верхушке возобновились лишь спустя полгода, уже при новом руководстве НКВД. Что же до арестованных в 1936 г., то они продолжали сидеть в московских тюрьмах, ожидая своей участи, то есть самостоятельного интереса как фигуранты очередного политического процесса для Сталина они, очевидно, не представляли. Для чего же понадобился их арест?

Ответ на этот вопрос дал Ягода, правда, слишком поздно – в протоколе допроса от 13.05.1937: «Я знал, что Ворошилов прямо ненавидит меня» [176] . Выдавая санкции Ягоде и Гаю на аресты высших командиров, Ворошилов и его заместитель – начальник Главного Политуправления Ян Гамарник, выполняя волю вождя, видимо, считали, что пройдохи и карьеристы Ягода и Гай ввели товарища Сталина в заблуждение, обманули его доверие и из низменных соображений репрессируют высший комсостав. В действительности Ягода и Гай были, конечно, беспринципными карьеристами с ног до головы, но не они обманывали доверие Сталина, а Сталин, притворяясь доверчивым, сумел настроить против Ягоды не только наркома обороны и члена Политбюро Ворошилова, но и вообще всю армейскую верхушку, сделав невозможным опасный для него сговор НКВД с Красной Армией. А тремя комкорами и несколькими командирами более низких рангов он не задумываясь пожертвовал, словно не пешками даже, а разменной монетою. Гай и Молчанов считали себя азартными охотниками, даже не подозревая, что сами взяты на прицел.

Есть лишь одно свидетельство о том, как поколебались бодрость и самоуверенность Молчанова в осенние дни 1936 г. Когда он, осыпая бранью и угрозами недавно арестованного Карла Радека, который, к слову сказать, недолгое время в прошлом являлся сотрудником ВЧК [177] , требовал от него признания в заговоре, то Радек, по свидетельству А. Орлова, ответил: «Ладно! Я согласен сейчас же подписать все, что угодно. И признать, что я хотел убить всех членов Политбюро и посадить на кремлевский престол Гитлера. Но к своим признаниям я хочу добавить одну небольшую деталь, – что, кроме тех сообщников, которых вы мне навязали, я имел еще одного, по фамилии… Молчанов… Да, да, Молчанов! – истерически закричал Радек. – Если вы считаете, что необходимо кем-то пожертвовать для блага партии, то пусть мы пожертвуем собой вместе!» Молчанов, по словам Орлова, «побледнел как полотно» и долго не мог прийти в себя [178] .

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917 год. Распад
1917 год. Распад

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне– и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране.В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Олег Рудольфович Айрапетов

Военная документалистика и аналитика / История / Военная документалистика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное