Сталин. Рефлексия (10 ночей 1941 года)

Сталин улыбнулся – «уж больно повод был смешной, анекдотический даже. Вызвали Ванникова на коллегию Наркомата госконтроля: не по его вопросу – по вопросу наркомата боеприпасов. Однако и к его – смежному – ведомству претензии были. Мехлис⁴⁰ ему их предъявляет, а тот сидит себе такой довольный, улыбается. И говорит своему соседу⁴¹ (шепчет, конечно, но довольно громко – председательствующему слышно): мол, "имей в виду, Ваня: еврей еврею, как и ворон ворону, глаз не выклюет". А Мехлис – он не просто еврей, он – свой еврей (а, может, и в самом деле "интернационалист", потому и не поменял фамилию): позвонил товарищу Сталин и повез собеседников к нему, на Новую площадь.»

В сталинском кабинете нарком уже не хорохорился: де, спасибо Госконтролю, наркомат, мол, примет немедленные меры.... Сталин его прервал и потребовал повторить "шуточку". Тот повторил, а вождь в ответ спокойно так: "Сейчас, когда советскому народу угрожает величайшая военная опасность, за подобные высказывания некоторые могли бы оказаться в тюрьме. Можете идти, мы с товарищами займемся другими делами". Нарком, выходя из кабинета, не знал, что в приемной его уже ждут не очень приветливые люди, а у подъезда стоит автомобиль совсем другой ведомственной принадлежности.

«Попал под раздачу, бедолага….

С седьмого июня сидит. Выпустить, что ли? Что б пушки "устаревшие" выпускал – не до новых сейчас? Сейчас и старые сгодятся, нет ведь у Гитлера новых танков, – Сталин остановился на секунду-другую и пробурчал – Молодой⁴² справится. А этот пусть посидит, подумает. Да и товарищу Сталину подумать не помешает.

В самом деле, для чего все это было? Все эти игры с Куликом, да и не только с Куликом? Все эти пушки сто седьмого калибра, бетонные аэродромы на "новых" территориях? Для того, чтобы Гитлер мог быть уверенным, что мы на него (по крайней мере в ближайший год) нападать не собираемся? Или чтобы в этом не сомневались наши потомки: им то должно быть очевидно, что перевооружение и нападение – две вещи несовместные? Нет, в сорок втором все бы это пригодилось, но в сорок первом все это не просто ненужно – вредно. Дать пушки дивизиям, воюющим или формируемым, мы не можем: новых еще нет, а старые уже не производятся. Летчики не могут перелететь на запасные аэродромы, на их месте – котлованы. При такой ситуации и потомков может не быть – некому будет анализировать.

Это Гитлеру и его генералам от моих решений – радость одна. Нет перед ними ни одной полноценной дивизии – все в стадии формирования; нет у этих дивизий авиационной поддержки – неоткуда взлетать нашим самолетам. А то, что солдат и техники у нас не меньше, да и техника лучше (хоть в это то можно верить?!), что толку? Будут сами на нашей технике с нами бороться.

Речь Гитлера и речь Молотова. Молчание Сталина и слова Черчилля.

А что до нашей невинности, то ему на нее плевать. И те, кто захочет (или кому будет выгодно), тоже наплюют. Благо есть на что сослаться», – Сталин все же взял один листок со стола, перевод радиообращения Гитлера:

"Германский народ, национал-социалисты, После тяжелых размышлений, когда я был вынужден молчать в течение долгих месяцев, наконец наступил момент, когда я могу говорить с полной откровенностью. Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего договора о дружбе. Сейчас приблизительно 160 русских дивизий находятся на нашей границе, В течение ряда недель непрерывные нарушения этой границы. Ночью 18 июня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки.