Сталин, Рузвельт и Черчилль. Встречи. Беседы. 1941-1945 г.

Выступил Черчилль и в длинной и запутанной речи стал доказывать, что с вопросом о расчленении [Германии] не следует торопиться. В принципе он, Черчилль, за расчленение, но как, на сколько частей, при каких условиях? Это Черчиллю неясно. Нужно внимательно изучить проблему с этнографической, экономической, политической и др[угих] точек зрения. Только тогда можно будет принимать окончательное решение. В Тегеране и Москве намечался лишь подход к проблеме, сейчас надо создать специальную комиссию для изучения самой проблемы и подождать ее выводов и предложений. Впредь до того бритпра резервирует свое мнение…

– Если говорить лично, – продолжал Черчилль, – то мне рисуется разделение Германии на два государства: Пруссия и Южная Германия (со столицей в Вене).

…Сталин думает, что вопрос о репарациях будет обсуждаться сегодня. Между тем составленная мной «Формула» по репарациям, которую я вчера направил Молотову, Сталиным еще не одобрена. Больше того: как выяснилось из моего разговора с Молотовым перед завтраком, Сталин еще не видел моей «Формулы». Да и сам Молотов при мне начал было читать, но на половине не дочитал, так как в этот момент как раз появились гости. Как же быть?..

…Обращаясь к Сталину, Рузвельт спросил:

– Я слышал, что вы хотели бы в порядке репараций использовать германский труд… Скажите, сколько человек вам потребуется?

Несколько неожиданно для меня Сталин ответил:

– Мы еще не готовы к этому вопросу. Вот материальные репарации – дело другое. У нас имеется план материальных репараций.

Черчилль, внимательно взглянув на Сталина, произнес:

– Было бы интересно кое-что узнать об этом плане.

Тут Сталин круто повернулся ко мне (я сидел слева от него), и несколько небрежно бросил: «Докладывайте».

– Но вы же не видали моей «Формулы»!

– Ничего, докладывайте! – еще более категорично повторил Сталин. – Только не касайтесь вопроса о труде.

Молотов, сидевший справа от Сталина, наклонился к нему и взволнованно спросил:

– И цифру назвать?

– Да, и цифру назвать, – отрезал Сталин.

– Какую? – продолжал Молотов, намекая на наши споры в Москве о цифре советских претензий. – Пять или десять?

– Десять! – ответил Сталин.

Итак, в одно мгновение все было решено. К счастью, в портфеле у меня находились все необходимые материалы. Я вытащил их оттуда и, обращаясь к Сталину, спросил:

– Вы разрешите говорить мне прямо по-английски?

– Пожалуйста, – ответил Сталин…