Сталин. Том I

Централистические тенденции большевизма уже обнаружили на Третьем съезде и свою отрицательную сторону. В подполье успели сложиться «аппаратные» навыки. Наметился тип молодого бюрократа. Условия конспирации ставили, правда, формальной демократии (выборность, отчетность, контроль) весьма узкие пределы. Но несомненно, что комитетчики сужали эти пределы значительно больше, чем требовала необходимость, и предъявляли к революционным рабочим более строгие требования, чем к себе самим, предпочитая командовать и в тех случаях, когда нужно было внимательно прислушаться к массам. Крупская отмечает, что как в большевистских комитетах, так и на самом съезде, почти не было рабочих. Господствовали интеллигенты. «Комитетчик, – пишет Крупская, – был обычно человеком довольно самоуверенным; он видел, какое громадное влияние на массы имеет работа комитета; „комитетчик“, как правило, никакого внутрипартийного демократизма не признавал; „комитетчик“ всегда внутренне презирал немного „заграницу“, которая с жиру бесится и склоки устраивает: „посадить бы их всех в русские условия“… Вместе с тем он не хотел новшеств. Приспособляться к быстро менявшимся условиям „комитетчик“ не хотел и не умел». Эта осторожная, но очень меткая характеристика Кобы, который был комитетчиком par excellence. Уже в 1901 году на заре своей революционной работы он отбивался в Тифлисе от притязания рабочих на участие в комитете. В качестве «практика», т. е. политического эмпирика, он безразлично, а позже презрительно относился к эмиграции, к «загранице». Лишенный, к тому же, личных качеств для непосредственного воздействия на массы он с удвоенной силой держался за аппарат. Осью мирозданья был для него комитет: тифлисский, бакинский, кавказский, прежде чем стал ею Центральный Комитет. Приверженность к партийной машине разовьется в нем впоследствии с чрезвычайной силой; комитетчик станет сверхаппаратчиком, «генеральным секретарем», персонификацией бюрократии и ее вождем.

Чрезвычайно соблазнительно сделать по этому поводу то заключение, что будущий сталинизм был уже заложен в большевистском централизме или, более общо, в подпольной иерархии профессиональных революционеров. Однако при прикосновении анализа этот вывод оказывается очень беден историческим содержанием. В строгом отборе передовых элементов и их сплочении в централизованную организацию есть, конечно, свои опасности, корни которых надо искать, однако, не в «принципе» централизма, а в неоднородности и отсталости трудящихся, т. е. в тех общих социальных условиях, которые как раз и делают необходимым централистическое руководство классом со стороны его авангарда. Ключ к динамической проблеме руководства – в детальных взаимоотношениях между аппаратом и партией, между авангардом и классом, между централизмом и демократией. Эти взаимоотношения не могут иметь априорно установленный и неизменный характер. Они зависят от конкретных исторических условий; их подвижное равновесие регулируется живой борьбой тенденций, которые, в лице крайних своих флангов, колеблются между аппаратным деспотизмом и импотентной расплывчатостью.

В брошюре «Наши политические задачи», написанной мною в 1904 г. и заключающей в себе немало незрелого и ошибочного в критике Ленина, есть, однако, страницы, дающие вполне правильную характеристику образа мыслей тогдашних «комитетчиков», которые «потеряли потребность опираться на рабочих после того, как нашли опору в „принципах“ централизма». Та борьба, которую Ленину пришлось через год вести на съезде против высокомерных «комитетчиков», целиком подтвердила правильность этой критики. «Дебаты принимают более страстный характер, – рассказывает Лядов, один из делегатов, – намечается определенная группировка на теоретиков и практиков, литераторов и комитетчиков… Особенно выдвигается во время этих споров сравнительно молодой еще работник Рыков, сумевший сгруппировать вокруг себя большинство комитетчиков». Симпатии Лядова на стороне последних. «Я не мог сидеть спокойно, – восклицает Ленин в заключительном слове, – когда говорили, что рабочих, годных в члены комитета, нет». Вспомним, как настойчиво Коба предлагал тифлисским рабочим признать, «положа руку на сердце», что среди них нет годных для посвящения в жреческое звание. «Вопрос оттягивается, – настаивал Ленин, – очевидно, в партии есть болезнь». Болезнь аппаратного высокомерия, начало бюрократизма.