Сталин в Царицыне

Я рассказал ему вкратце и, в свою очередь, спросил, как обстоят дела в Царицыне. Того, что рассказали Снесарев и (большей частью) Козлов, мне было недостаточно. Да и не очень-то я им доверял. Мне хотелось услышать мнение рабочего человека. К Межевых я сразу же почувствовал расположение. Простой рабочий, слесарь, по всему видно, что наш человек, надежный, пролетарская кость.

– У нас дела как сажа бела, – вздохнул Межевых. – Мятеж подавили,[46] а всю контру с корнем не вырвали. Руки не дошли. Людей мало. Но ничего, вырвем еще, подчистую вырвем. Царицына мы белой сволочи не отдадим!

Межевых сильно отличался от Козлова. Козлов говорил: «Людей не хватает, ничего не хватает, ничего не можем сделать». А Межевых говорил то же самое, но с другим выводом: «Людей мало, но Царицына мы не отдадим!». То была правильная большевистская позиция. Я часто вспоминаю события октября 1917 года, штурм Зимнего дворца и все, что за ним последовало. Если бы мы, большевики, тогда начали жаловаться на то, что у нас мало сил, оружия и пр., то не смогли бы победить. Побеждает тот, кто уверен в своих силах, в своей правоте, тот, кто действует, а не стенает.

О Снесареве и его сотрудниках Межевых отзывался с пренебрежением.

– Когда прислали их из Москвы,[47] мы все тут обрадовались. Сейчас, думали, наведет новый военрук порядок. Из Москвы же абы кого не пришлют. Но вышло наоборот – порядка стало не больше, а меньше. Вместо того, чтобы собрать нас всех в один кулак, да ударить по белякам, Снесарев занимается черт знает чем. К нам в отряд чуть ли не каждый день кто-нибудь из комиссариата приезжает. То с проверкой, то с каким-то вопросом. Однажды сам Снесарев заявился. Мои как увидели его, так обалдели. Царский генерал приехал. Погоны, лампасы, повадки генеральские. Сказал речь, не пойми о чем, и уехал. Вот зачем приезжал? Даже не спросил, что нам нужно. Меня потом хлопцы донимали – ну какой может быть красный военрук при погонах? А я и не знаю, что им ответить. У самого голова идет кругом. С одной стороны – его же товарищ Троцкий назначил военруком. А с другой – погоны эти, будь они неладны. И если бы только погоны. Снесарев уже третью неделю здесь, а толку от него никакого. Вот товарищ Орджоникидзе как только приехал, сразу же во все дела вник. Видно было, что серьезный человек. Когда контра бунтовать начала, он не растерялся, как Минин,[48] а начал командовать. Орджоникидзе с Тулаком[49] задавили контру в считанные дни. Вот если бы Орджоникидзе остался вместо Снесарева…

Товарища Орджоникидзе в конце мая 1918 года Партия направила из Царицына в Екатеринодар. Все (за исключением штабистов), с кем я общался в Царицыне, вспоминали о нем с большим уважением.

То, что рассказал Межевых, полностью совпадало с моими личными впечатлениями. Я решил, что по возвращении в Москву безотлагательно должен буду сделать доклад Троцкому о положении в Царицыне и начал подробно расспрашивать Межевых. За разговорами мы просидели до рассвета. Напрасны были мои надежды отоспаться. Но дело прежде всего.

Я не собирался делать доклад с чужих слов. Это не в моих привычках. Мне нужно было понять, на что следует обратить внимание в первую очередь, ведь наше пребывание в Царицыне предполагалось недолгим – всего несколько дней. И за это время мне было нужно сделать два дела – разобраться с судами и разобраться в местной обстановке. Межевых рассказывал мне все откровенно. Не жаловался, а делился тем, что лежало у него на душе. Чувствовалось, что он радеет за дело и искренне огорчается из-за того, что не все в Царицыне обстоит должным образом.

– Многие здесь говорят, что от пришлых толку ждать не стоит, – говорил Межевых. – Мол, все штабисты из Москвы и им толком до Царицына дела нет. Что им Царицын? Но ведь мои хлопцы тоже пришлые, из Ростова. А Царицын нам дорог, как дом родной. Дом у всех нас общий – Советская Республика.

Хороший человек был Межевых. Необразованный, но все понимал правильно, потому что обладал самым главным качеством большевика – классовым чутьем. Глядя на него, я невольно сравнивал его с Козловым. Один умен, образован, но далек от нашего революционного дела, а другой радеет за дело всей душой, восполняя недостаток образования классовым сознанием. По этому поводу мне вспомнился рассказ товарища Маркина о том, как он наводил порядок в Наркоминделе.[50] Старорежимные чиновники всячески саботировали работу. Уговоры на них не действовали. Тогда Маркин собрал их в зале и вместо уговоров выстрелил в воздух из маузера. «Я в дипломатии разбираюсь плохо, – сказал он. – Можно сказать, что совершенно не разбираюсь. Но, как солдат Революции, я хорошо стреляю. И понапрасну патроны больше тратить не стану». На этом его выступление закончилось. Саботаж тут же прекратился.