Май 1918 года начался внушительным парадом Красной армии на Красной площади. Троцкий принимал парад в присутствии дипломатических представителей… В этих плохо одетых, неорганизованных людях, которые маршировали мимо него, была несомненная живая сила. На меня это произвело сильное впечатление».
Эту способность Троцкого справляться с толпой высоко ценил Ленин. Когда в Саратове восстала Уральская дивизия, Ленин и Свердлов попросили Троцкого немедленно отправиться туда, «ибо Ваше появление на фронте производит действие на солдат и на всю армию».
Троцкому нравилась созданная им военная машина, ему импонировала свойственная профессиональным военным дисциплина и четкость. Американец Арманд Хаммер через несколько десятилетий вспоминал, как он попал на прием к наркому Троцкому. Военное ведомство разительно отличалось от всех остальных советских учреждений: скучающие сотрудники не курили в коридорах, все были заняты своим делом, царили чистота и порядок — ни окурков на полу, ни грязных стаканов на заваленных бумагами столах.
Хаммера пригласили к четырем часам дня. Без трех минут четыре секретарь наркомвоенмора сказал:
— Товарищ Троцкий ждет вас, следуйте, пожалуйста, за мной.
Художнику Юрию Анненкову предложили написать портрет Троцкого для выставки, посвященной пятилетию Красной армии. Он приехал в особняк Наркомата по военным и морским делам на Знаменке, 19. Это бывший дворец Апраксиных, где в 1863 году расположилось Александровское военное училище. В 1917-м здесь устроили штаб Московского военного округа, а в 1918-м в особняк переехал председатель Реввоенсовета Республики Лев Давидович Троцкий. С тех пор здание именовали Первым домом Реввоенсовета.
Анненков описал, как познакомился с наркомом по военным и морским делам:
«В здании Реввоенсовета, на Знаменке, поднявшись на второй этаж и пройдя по ряду коридоров с расставленными у дверей молодцеватыми подтянутыми часовыми, проверявшими пропуска с неумолимым бесстрастным видом, я очутился в приемной Троцкого.
Огромный высокий зал был наполнен полумраком и тишиной. Тяжелые шторы скрывали морозный свет зимнего дня. На стенах висели карты Советского Союза и его отдельных областей, испещренных красными линиями. За столом, у стены, сидели четверо военных. Зеленый стеклянный абажур, склоненный над столом, распространял по комнате сумеречный уют и деловитость. Как только я вошел в комнату, все четверо немедленно встали, и один из них, красивый и щеголеватый дежурный адъютант, поспешно подошел ко мне по малиновому ковру.
— Художник Анненков? — спросил он.
— Да, — ответил я, едва удержавшись, чтобы не сказать «так точно».
— Лев Давидович вас сейчас примет.
Щеголеватый адъютант снял телефонную трубку и через несколько секунд снова обратился ко мне:
— Можете пройти в кабинет.
Он проводил меня до двери и, слегка приоткрыв ее, вполголоса прибавил:
— Налево, к окну…
Троцкий был хорошего роста, коренаст, плечист и прекрасно сложен. Его глаза, сквозь стекла пенсне, блестели энергией. Он встретил меня любезно, почти дружественно… Троцкий был интеллигентом в подлинном смысле этого слова. Он интересовался и был всегда в курсе художественной и литературной жизни не только в России, но в мировом масштабе. В этом отношении он являлся редким исключением среди «вождей революции»…
Культурный уровень большинства советских властителей был невысок. Это были очень способные захватчики, одни с идеологическим уклоном, другие — как Сталин — с практической «неуклонностью». Несовместимость интеллигентов с захватчиками становилась ясной уже в первые годы революции. Объединение и совместные действия этих столь разнородных элементов были только результатом случайного совпадения: рано или поздно они должны были оказаться противниками. И, как всегда в такой борьбе, интеллигенции было предназначено потерпеть поражение.
Если из междоусобной Гражданской войны с прежним режимом Троцкий вышел победителем, то лишь потому, что это была война за идейную, идеологическую победу. Но когда наступила борьба за практическую демагогию, он, как интеллигент, неминуемо должен был проиграть».
Знакомство с Троцким оказалось для Юрия Анненкова крайне полезным. Однажды он забыл ключ от квартиры и полез в окно — он жил на первом этаже. Едва он стал карабкаться на подоконник, как появились два милиционера и потребовали объяснений.
«Рассказ о забытом ключе их не убедил.
— По ночам через окна порядочные не лазают! Предъявить документы!
Голос милиционера был неумолим. Ни «личной карточки», ни иных документов у меня с собой не оказалось, но в бумажнике нашлась моя фотография с Троцким. Я показал ее милиционерам. Они сразу же узнали «любимого вождя», и, возвращая мне карточку, один из них сказал изменившимся голосом:
— Ладно, лезьте!
— Молчи! — прервал его другой милиционер и, повернувшись ко мне, произнес:
— Мы приносим вам, уважаемый товарищ, наши извинения. Вы видели, как советская милиция бдительна.
Подтолкнув меня на подоконник и откозыряв, они твердым шагом удалились в бесфонарную ночную тьму тогдашней Москвы».