Сталин VS Троцкий

Осень 1923 года — время острого социально-экономического кризиса в стране. «Свертывание промышленности, — говорилось в сводке информационного отдела ГПУ, — ухудшило материальное положение рабочих, усилив безработицу». Закрывались предприятия, без работы осталось больше миллиона человек. В крупных промышленных центрах рабочие ответили забастовками. Одновременно обострилось недовольство новым правящим классом — партийно-государственные чиновники без всякого стеснения наслаждались благами власти. Этот новый правящий класс безоговорочно поддерживал линию Сталина, который устроил аппарату такую комфортную жизнь.

В этом лагере все было просто: привилегии в обмен на лояльность и беспрекословное исполнение указаний. Аппарат сплотился против инакомыслящих: партийцев, которые хранили верность идеалам, призывали учесть интересы рабочего класса и требовали свободного обсуждения ситуации в стране и сохранения внутрипартийной демократии. Троцкий воспринимался как лидер оппозиции, которая в реальности никак не оформилась. Правящая группа была занята не поиском решений, которые позволили бы вывести страну из кризиса, а целиком сосредоточилась на уничтожении Троцкого. Для Сталина и его окружения главным было сохранить и укрепить свою власть.

15 октября 1923 года сорок шесть известных в стране людей, старые большевики, активные участники революции и Гражданской войны, члены ЦК и наркомы, независимо от Троцкого обратились в ЦК и ЦКК с письмом: «Продолжение политики большинства политбюро грозит тяжкими бедами для всей партии» и требовали создать внутри партии режим «товарищеского единства и внутрипартийной демократии». Обеспокоенные положением в стране, авторы письма протестовали против диктата высшего руководства.

«Заявление 46» не было связано с обращением Троцкого, но Сталин искусно превратил оба письма в фракционное выступление, что считалось тяжким преступлением против партии. Всякое высказывание Троцкого классифицировалось как фракционная борьба, хотя он выступал от своего имени и не пытался сформировать вокруг себя группу. Причем Сталин, понимая, что слишком резкие выступления против председателя Реввоенсовета удивят партию, старался сделать так, чтобы партийная масса не поняла, в чем суть разногласий между Троцким и большинством политбюро.

В ноябре 1923 года секретарь Полтавского губкома партии прислал Сталину личное письмо. Это была жалоба:

«Секретари губкомов абсолютно не в курсе дела, не информируются ЦК о внутрипартийном состоянии, когда, к величайшему нашему прискорбию, об этом всюду говорят, об этом сплетничают в беспартийных кругах.

Я особенно имею в виду последнее разногласие в ЦК РКП, заявление т. Троцкого и платформу 46. Ни заявления т. Троцкого, ни платформу 46, само собой разумеется, читать не пришлось».

Что уж говорить о рядовых членах партии и вообще о стране, если даже крупный партийный руководитель не знал, что послужило поводом для бешеной атаки на Троцкого? Сталин ответил полтавскому секретарю в самых успокоительных тонах:

«Беда в том, что нельзя обо всем писать. Например, ЦК постановил не сообщать партийным организациям резолюции пленума ЦК и ЦКК в октябре этого года по поводу некоторых разногласий внутри политбюро. Разногласия эти, в сущности, не велики, они уже разрешены пленумом ЦК и ЦКК, сами недоразумения отпали целиком или почти целиком, ибо мы продолжаем работать дружно».

Генсек лгал. Он делал все, чтобы страна и партия оставались в неведении относительно существа разногласий между сталинской группой и ее противниками. Троцкий говорил об экономических и социальных проблемах. Сталинская группа путем аппаратных манипуляций переводила дискуссию в разряд внутрипартийных разборок, с удовольствием припоминая Льву Давидовичу все его прегрешения еще дореволюционного периода.

Президиум Центральной контрольной комиссии, откликаясь на одно из писем Троцкого, декларировал:

«В переживаемую нами историческую эпоху, когда на плечи нашей партии в связи с наступающей революцией в Германии ложатся исключительно трудные задачи, выступления, подобные выступлениям т. Троцкого, могут стать гибельными для революции…»

Сталин уже держал в руках все нити управления страной, но его все еще мало знали. «Когда меня спрашивают об отношении к Сталину в те годы, — вспоминала Анжелика Балабанова, тогда заметная фигура в Коминтерне, — я могу только ответить, что в ту пору никто, похоже, никак не относился к Сталину, потому что в политической жизни он был фигурой слишком незначительной!»

Иосиф Виссарионович понимал: пока рядом остается такой популярный человек, как Троцкий, он не может стать хозяином страны. Поэтому важная дискуссия о демократии была превращена в средство уничтожения Троцкого как одного из вождей партии.