В Кремле, в приёмной Сталина, заведующий секретариатом А.Н. Поскребышев попросил меня немного подождать, так как Сталин был занят в своём кабинете поиском какой-то книги. Дважды Поскребышев заходил к нему и, возвращаясь, вновь просил меня подождать, а когда вернулся в третий раз, сказал:
— Товарищ Сталин, видимо, нашёл нужную книгу и читает, стоя на стремянке. Вы войдите, кашляните, чтобы он услышал.
Не без волнения вошёл я в кабинет. Сталин действительно стоял на стремянке спиной ко мне и читал какую-то книгу. На нём был серый френч и — что особенно бросалось в глаза — худые шевиотовые сапоги. Меня это буквально сразило. Генеральный секретарь, Верховный главнокомандующий — в дырявых сапогах. Конечно, известно, в каком тяжёлом положении находилась страна, но дырки на сапогах, во всяком случае, можно было залатать. Я постоял с минуту, затем кашлянул в кулак.
Сталин оглянулся.
— А, это вы, молодой человек, товарищ Байбаков, — проговорил он, сделав ударение на первом слоге фамилии. Поставив книгу на стеллаж, Сталин спустился по стремянке, пожал мне руку, предложил сесть за стол и, закурив трубку, начал ходить по кабинету.
— Товарищ Байбаков, мы назначили вас наркомом нефтяной промышленности…
…Я набрался смелости и сказал:
— Товарищ Сталин, перед моим назначением никто даже не поинтересовался, сумею ли справиться?..
Сталин, попыхивая трубкой, ответил:
— Товарищ Байбаков, мы знаем свои кадры, знаем, кого и куда назначить. Вы коммунист и должны помнить об этом.
…Затем Сталин задал вопрос, который меня несколько озадачил:
— Товарищ Байбаков, вы думаете, союзники не раздавят нас, если увидят возможность раздавить?
— А как они смогут нас раздавить?
— Очень просто, — ответил Сталин, — мы создали и танки, и самолёты, и машины. Много у нас захваченной техники. Но они же останутся без движения, если не будет нефти, бензина, дизельного топлива. Нефть — это «душа» военной техники, а я бы добавил, и всей экономики[629].
Идёт обсуждение того, что нужно для увеличения добычи нефти, для развития новой нефтяной базы, для создания «второго Баку». Целый час идёт обсуждение, и под конец Сталин вдруг спрашивает: