Сталинград

Политотделы нередко сталкивались с проблемами бюрократического характера. Зачастую трудно было определить, в каком случае солдата считать дезертиром, а в каком – перебежчиком. В боевых условиях не всегда можно было точно определить, что случилось с отдельным солдатом или группой бойцов. В 38-й стрелковой дивизии произошел такой случай: сержант и рядовой отправились за пайком для своих товарищей и не вернулись. Никто не знал, что с ними случилось. Может, погибли, а может, дезертировали. В Москву пошла докладная: «Очевидцев нет, о случившемся можно только догадываться».

Потери среди офицеров были очень велики, и установить точную численность бойцов в подразделениях погибших иногда не представлялось возможным. Некоторые отсутствующие сгоряча зачислялись в дезертиры, а потом их находили в госпиталях с серьезными ранениями. Бывали случаи, когда солдат, самовольно покинув госпиталь и вернувшись в часть, обнаруживал, что его записали в дезертиры и уже вынесли приговор. Нередко офицеры преднамеренно сообщали неточные сведения о количестве бойцов, занижая число погибших. Делалось это для того, чтобы получить дополнительный паек. Уловка старая, как сама армия, но квалифицировалась она как преступное искажение сведений.

У политотделов возникали серьезные трудности со статистической отчетностью. В самом деле, как сообщить в Москву, что только за сентябрь произошло 446 случаев дезертирства, в том числе групповых, не говоря уже о фактах перехода к врагу. После того как 23 бойца дезертировали всего за три ночи, перед линией фронта пришлось установить круглосуточное патрулирование.

«Самострельные» ранения приравнивались к дезертирству. Солдат из 13-й гвардейской дивизии Родимцева, заподозренный в самостреле, был доставлен на перевязочный пункт. Ночью во время немецкого обстрела он попытался бежать, но был схвачен. Группа врачей обследовала бойца и объявила, что он сам нанес себе рану. Самострельщик был расстрелян перед строем солдат своего батальона. Нередки были случаи самострелов и среди офицерского состава. Девятнадцатилетний лейтенант из 195-й стрелковой дивизии был изобличен в том, что из пулемета прострелил себе левую ладонь. Его расстреляли в присутствии офицеров полка. В приговоре было сказано, что вина его очевидна, так как он пытался скрыть преступление, наложив на руку повязку.

Солдаты, притворяющиеся больными, также приравнивались к дезертирам. Работник политотдела Добронин докладывал: «Одиннадцать солдат в госпитале притворились глухонемыми, но после того как медицинская комиссия признала их годными к строевой службе, документы на „глухонемых“ были отправлены в военный трибунал, они заговорили».

Даже самоубийство рассматривалось как дезертирство. И командование вермахта, и советское командование считали самоубийство следствием трусости или сумасшествия. Но трусость может проявляться по-разному. Один пилот, выпрыгнув с парашютом из горящего самолета, сразу после приземления сжег свой билет кандидата в члены партии, так как считал, что находится в расположении германских войск. Но он ошибся. По возвращении на базу его обвинили в трусости и согласно приказу Сталина №227 казнили.

Органы НКВД и Особые отделы Сталинградского фронта тщательно расследовали каждый случай «антисоветской деятельности». Например, если у бойца находили немецкую листовку, его немедленно арестовывали, хотя многие подбирали эти листовки, чтобы делать из них самокрутки. Если солдат терял контроль над собой и высказывал офицеру в лицо все, что он о нем думает, его могли обвинить в контрреволюционной пропаганде или в распространении пораженческих настроений. Один старшина из 204-й стрелковой дивизии был расстрелян за «дискредитацию командования Красной Армии и угрозы в адрес командира». Те, кто критиковал режим, также попадали в лапы НКВД. Так были арестованы два солдата, один из которых говорил, что колхозники все равно что рабы, а другой считал, что советская пропаганда лжет, чтобы поднять боевой дух в армии.

Случаи антисоветской деятельности, которые приравнивались к измене Родине, казалось, должны были быть редкостью на фронте. Большинство офицеров понимало, что солдатская ругань не всегда предательство. Чаще всего командиры просто пропускали подобные речи мимо ушей. Перед лицом смерти человек имеет право говорить то, что думает. В своем кругу солдаты, а нередко и офицеры открыто высказывали мысли о продажности партийных функционеров. Постоянная опасность «получить пулю» заставляла забыть о страхе перед комиссарами и доносчиками. Какая разница, кто пошлет в тебя девять граммов свинца – немец или особист?