Stalingrad, станция метро

В ванной Ильи, в шкафчике под раковиной, — несколько упаковок одноразовых станков. Наверное, он запасал их впрок, купил маленькую партию. Или кто-то купил их для него — та же Праматерь. Упаковки со станками удручают Елизавету намного больше, чем упаковки с одноразовой посудой. По поводу посуды можно вообразить все, что угодно: целая футбольная или хоккейная команда (включая тренеров, врачей, массажистов и дублирующий состав) решила выехать на шашлыки. Футболисты вскорости должны подъехать и забрать посуду. Следом за ними подъедут хоккеисты, всем клубом решившие отправиться на рыбалку. Для представителей других командных видов спорта тоже отыщутся тарелки, вилки и пластиковые стаканчики. Потому что этой имбецильной одноразовой посуды слишком уж много, бездумно. И она вроде как не имеет никакого отношения к Илье.

А станки имеют.

Елизавете почему-то кажется что их количество точно рассчитано. Бреется Илья не каждый день, а по мере того, как отрастает щетина, и это тоже грустное зрелище: волоски на запавших щеках, отстоящие отдельно друг от друга. Их наверняка можно было бы пересчитать, если задаться такой целью. Станки тоже можно пересчитать, это не в пример легче. А потом разделить их общее количество на количество дней, в продолжение которых станок используется… Или все же умножить?.. Нелады с математикой спасают Елизавету от печальных мыслей по поводу как долго еще проживет Илья. Лучше гнать эти мысли подальше! Лучше купить побольше станков и подложить их в шкафчик, тогда и срок жизни Ильи автоматически увеличится…

Нет, она все-таки дура.

Вечно придумывает черт знает что!

Теперь, когда все образовалось; когда все устроилось самым чудесным образом, и Илья доверяет ей, а не гнобит молчанием, как было целых полгода, — с чего бы ему умирать? Он не умер и в одиночестве, а с Елизаветой, которая всегда будет рядом, такого не случится и подавно…

— А ты когда-нибудь что-нибудь находил?

— Нет. Я не смотрю под ноги.

— Я тебя понимаю. Я бы тоже не смотрела, если бы была красоткой. Тогда бы я только то и делала, что смотрела на людей. Я больше всего люблю смотреть на людей. На детей, на птиц. На всякие вещи, на множество вещей. Но на людей мне хочется смотреть больше всего. А тебе?

— Мне нет.

— Я говорю про вообще. Не про данную конкретную минуту.

— И я про вообще.

— А если ты не смотришь на людей и не смотришь под ноги — куда же ты тогда смотришь?

— Туда, — Илья задирает подбородок.

«Туда» должно, по-видимому, означать небо. Но сейчас небо скучное, одноцветное, на нем нет облаков, и слишком мало оттенков. И небо такое пустое, что даже самая незначительная деталь, появись она, смотрелась бы на его фоне грандиозным событием. Белый след от самолета, например.

Самолета тоже нет.

Пустота.

Они довольно долго молчат, и Елизавета никак не может взять в толк: молчать — это хорошо или плохо?

— Расскажи про стариков, — неожиданно говорит Илья.

— От них устаешь быстрее, чем от кого-либо другого.

— Быстрее, чем от меня?

— Нет, устать от кого-то быстрее, чем от тебя — невозможно… Гм-м… Это шутка. И про стариков — шутка. Но с ними сложно. Иногда они выбешивают до жути. Думаешь: «чтобы ты провалился, старый пень, маразматик чертов». Или маразматичка, без разницы. Потом, конечно, начинаешь их жалеть, какие они несчастные, одинокие. Потом снова злишься. И конца этому нет. Ты меня тоже бесил, хоть ты и не старик вовсе.

— Я знаю.

— А что касается стариков… Есть одна штука — там, у них внутри… Я не знаю, как объяснить, чтобы не показаться идиоткой… Но там, у них внутри, можно обнаружить какого-нибудь ребенка. Он потерялся или просто пошел гулять…

— Это такая метафора?

— Почему метафора? Просто смотришь на них — и видишь все это… Конечно, не всегда. В основном это просто старики.

— А во мне… Ты видишь что-нибудь во мне? Там, внутри?

— В тебе — нет, —

Елизавете страшно хотелось бы соврать, но и на этой территории работает закон абсолютной честности.

— Жаль.

— Ничего не жаль. Ты же не старик! Вот когда ты состаришься — дело другое. Когда ты состаришься, а я все еще буду рядом…

— А ты будешь рядом?

— Буду, куда же я денусь? Если ты, конечно, не против.

— Я не против, — быстро говорит Илья.

— Ну вот… Ты состаришься, и вот тогда я уж точно чего-нибудь в тебе увижу. Кого-нибудь. И все тебе расскажу. Так что набирайся терпения. Жить предстоит долго. Как тебе такая перспектива — долго жить?

— Отвратительная перспектива.

— Не отвратительная, а обнадеживающая. Скоро наверняка найдут лекарства от всех болезней… И от твоей тоже. От твоей — в первую очередь. А когда это случится — все сразу изменится. И у тебя все будет как раньше. Как было до болезни.

— Ты великая сказочница, Онокуни.