Stalingrad, станция метро

Комната оказалась небольшой, всего-то метров около пятнадцати. Скошенный потолок, два окна без занавесок с низкими подоконниками, беленые стены. Из мебели присутствовали платяной шкаф, железная кровать с кучей разнокалиберных одеял, сиротские стол и стул. И огромное кресло, стоящее лицом к окнам. Елизавета поставила бы кресло точно так же: вид из окон внушал неожиданный оптимизм. Сплошные крыши и приличный кусок неба над ними. Из-за того, что подоконники были низкими, возникала иллюзия: небо и крыши находятся прямо здесь и являются естественным продолжением пятнадцати квадратов. И в любое время можно совершить прогулку по облакам. Наверное, хозяин так и поступил, отправился бродить по облакам — никого в комнате не было.

На первый взгляд.

Наталью это не смутило. Она покружила по комнате, остановилась перед креслом — и тут, на смену озабоченности последних пяти минут, пришла улыбка. Совершенно ослепительная. Так, на памяти Елизаветы, Праматерь Всего Сущего не улыбалась еще никому.

— Ну привет, доходяга, — обратилась Наталья непосредственно к креслу. — Вижу, еще шевелишься. А я уже прикидывала, как труповозку половчее вызвать.

— Если бы сдох — тебе бы сообщили в новостях, — ответило кресло мужским голосом. Глуховатым, слабым, но достаточно отчетливым.

— А ты чего двери не открыл?

— Не хотел.

— Я тебе гостя привела.

— Из конторы ритуальных услуг? Мерки для гроба снять?

— He-а. Не его, хотя мысль хорошая.

— Агента по недвижимости? Зря стараешься. Ты же знаешь, квартира уже завещана Элтону Джону.

— Все время об этом забываю. Повезло старине Элтону, такие хоромы на него свалятся! Как бы от счастья не спятил. Устроит здесь летнюю резиденцию для приема местной пидорасни и тебя, благодетеля, добрым словом помянет.

— Хоть кто-то помянет, — огрызнулось кресло.

— Элизабэтиха, иди-ка сюда! Не стесняйся.

Ничего она не стесняется. За те несколько дней, что Елизавета походила с Праматерью по адресам стариков, чего только не было. В основном — вопиющая, махнувшая на себя рукой бедность. Затем — бедность, которая старается хотя бы выглядеть благородной. Затем — бедность, которая старается выглядеть не бедностью, а относительным достатком (просто временно чего-то не хватает).

При первом знакомстве с кем-либо Елизавета совершает обязательные ритуальные телодвижения: втягивает живот, втягивает щеки и, напротив, вытягивает шею. Старается выглядеть не толстой жабой, а все той же лягушкой агалихнисом (просто временно чего-то в переизбытке). Что-то подобное она мгновенно проделала на пути к креслу.

Сейчас станет ясно, какой он — Илья, но настраиваться надо на худшее. Раз человек даже не захотел (или — не смог?) подняться, чтобы открыть входную дверь — с ним явно не все в порядке.

…Он был очень худой, чтобы не сказать — изможденный. Вот бы мне усохнуть до таких размеров, невольно подумала Елизавета, и тут же содрогнулась от низости собственных мыслей. Он был худой, а кресло — слишком велико для него. Едва ли он занимал больше одной трети кресельного пространства, а если снять с него всю одежду — получилось бы и того меньше. Одежды было примерно столько же, сколько одеял на кровати, такой же разнокалиберной. Стеганый ватный халат, под ним — джемпер, под джемпером — клетчатая рубашка и футболка. И еще бейсболка козырьком назад, Елизавета прочла надпись на ней, когда подходила к креслу —

«SAN DIEGO»

Вряд ли ты когда-нибудь увидишь Сан-Диего, еще одна низкая мысль.

Совершенно невозможно определить, сколько ему лет — сорок, пятьдесят, шестьдесят? Нельзя также сказать, красив он или безобразен. Насколько красив или безобразен может быть человеческий череп? Только антропологи в курсе дела, а для неискушенного человека все черепа — на одно лицо. Из положительных моментов: череп все же прикрыт кожей и какими-никакими мягкими тканями. На общем фоне выделяются глаза, слишком живые и подвижные для такого немощного лица.

— Ну вот, знакомься. Это Элизабэтиха. Очень милый человек. Будет тебе помогать, то-сё, пятое-десятое, — Наталья Салтыкова подтолкнула Елизавету чуть вперед. — Думаю вы подружитесь.

— Не смеши, — слишком живые глаза потоптались на Елизавете не дольше двух секунд и снова понеслись вскачь — к облакам и крышам.

— Я серьезна, как никогда. Элизабэтиха официально прикреплена к тебе с сегодняшнего дня, так что не рыпайся. Либо она, либо сдохнешь в своем клоповнике в одиночестве, на радость Элтону Джону. Ну, не капризничай, не будь мудилой. Говорю же — вы подружитесь.

— С этой херней хромой? Югославским наивом?

— Почему это я хромая? — обиделась Елизавета. — Я совсем не хромая. У меня с ногами все в порядке.

— Это он образно, — попыталась успокоить Елизавету Праматерь. — Дядя шутит.

— Дядя не просто шутит, — губы у Елизаветы задрожали. — Дядя не в адеквате.