Сталинград.Том шестой. Этот день победы

Я грешным делом подумала: Галка отрежет дежурно, как большинство санитарок: «А сиську тебе не дать?..» Ан нет, присела на край койки, ровно он ей и впрямь родной сын, мягко так покачивает его за плечо. А он, давясь слезами, бурчит: – Ходить-то я буду, сестра? Я ж на гражданке…в футбол играл, за район…лучшим нападающим был…С девчонкой вот…познакомился только…

Галка колышет-гладит его за плечо, приговаривает:

– А то, мой хороший! Какие твои годы? Потерпи, родной. Ещё все мячи твои будут.

И он…доверчиво так, прижавшись к её груди, вроде как успокоился, забредил так…А того не знал, что обе ноги то ему хирург той ночью…выше колен уже отнял. Не слышал, как они в таз брякнулись…Под наркозом был, вот и не помнит бедовый…

Вера вновь закрыла лицо руками, плечи её задрожали.

– Зато живой домой вэрнётца. Орёл с перебитыми крыльями всё равно орёл.

– Зачем ты так? – отрывисто с возмущением вспыхнула она.

– Как? – его фарфоровые белки влажно блеснули. – Нам никому нэ дано знать, что уготовано судьбой…Каков будет наш послэдний шаг…

– Давайте, мой товарищ командир, лучше помолчим.

– Кхэ, можно, конэчно, и помолчать. Только зачэм?

– За «надом», – она утёрла платком слёзы, не глядя в его сторону сделала торопливый глоток из кружки.

Помолчали. Вера странно улыбалась, подбородок её комкала неуверенность. Ей было неловко, но более страшно-произнести слово, как будто каждое из них в языке потеряло своё значение и констатировало только одно – смерть. Она украдкой глянула на комбата, на его китель, мерцавший тяжёлым рядом боевых орденов и подумала: «Господи, как всё просто на самом деле. Счастье это отсутствие несчастья. Вот он жив – жива и я. – Сердце заполошно выстукивало: – Умоляю тебя, Миша…Мишенька, родной! Уцелей…Уцелей…Только уцелей! Как жутко…кто следующий? Скоро останемся мы одни…Одни бабы…»Ничего, всэх не убъют!» – вспомнились его убеждённые слова. – Может быть, всех и не убьют…Но для меня хватит и одного тебя…чтобы жизнь моя оборвалась. Закончилась навсегда.

* * *

Через горы, реки и долины,

Сквозь пургу, огонь и чёрный дым,

Мы вели машины,

Объезжая мины,

По путям-дорогам фронтовым…

Танкаев мазнул взглядом водителя. Неунывающий Осинцев мурлыкал под нос, прикипевшую к сердцу, весёлую песню. Юное, безусое лицо его озарилось верой в удачу, радостно блестели глаза.

Поймав на себе взгляд комбата, он повеселел ещё больше. «Виллис» продолжал наматывать вёрсты разбитых улиц; миновал, ухавшую артиллерийскими залпами береговую зону. Майор, прислушиваясь к звуку двигателя машины, поймал себя на мысли, что перегретый мотор, совсем, как загнанный человек, вдыхал нервными рваными глотками воздух, рычал-чертыхался, старался не подвести своих седоков, чувствуя при этом, как жестко, почти со стуком, работают его железные сочленения, отвердевшие ремни и сухожилия двигателя.

Но вот пробились на относительно ровную дорогу, и двигатель, работавший на пределе, в постоянном надрыве, с разрывающимся железным сердцем, с тупыми ударами изнемогающих мышц, – облегчённо вздохнул. Фыркнул-чихнул и побежал легко, почти невесомо, словно у него открывалось второе дыхание.

Магомед Танкаевич напряжённо наблюдал, как зримо теперь сокращался разрыв между ними и, грохотавшим впереди, рубежом комбата Воронова. Обернулся и сердце поневоле заныло. Где-то там, за дымами-пожарищами, руинами безглазых домов, за сгоревшими коробками бронетехники, остался покинутый им плацдарм, его Верушка, его батальон, который давно потерял должный боевой ритм, сбил дыхание, и теперь жарко и сипло дышал, бредил, захлёбывался кровью; батальон в горле которого бурлил и клокотал ком боли. Лаза коего заливал липкий пот и отчаянье. Воля которую он, батальон, использовал как палку, нещадно колотила его по мышцам ног, по горячим рёбрам, по дрожащему мокротами животу и спине…

Но воля таяла, как снег на солнце, и отступала перед страданием униженной, обессиленной плоти. И всё-таки, вопреки всему, батальон продолжал драться, не пропуская рвавшегося к Волге врага. Он стоял на его пути, заставляя двигать свои ноги, локти, колени, плечи и руки, уже не волей, не грозным командирским приказом, а зловещей суеверной мыслью – не оказаться в окружении, не быть отрезанными друг от друга, не попасть в лапы фашистов, не потерять обгоревшего красного знамени полка, с которым в этом аду соединяла батальон незримая сила. Необъяснимая общая судьба, общий путь, общая жизнь и смерть.

Как никто другой, чувствовал эту незримую связь и комбат Танкаев. Именно понимание сего, ответственность за своих солдат, чувство долга перед Родиной, необъяснимая общая судьба, общий путь по дорогам войны, по этой обугленной земле, обагрённой кровью, где суждены им скорые несчастья и беды, – он, комбат Танкаев, обязан добраться до Иваныча, объединить их силы в единый кулак, – и попытаться выжить. А если нет: погибнуть всем, но удержать плацдарм и не пропустить фашистского зверя.