Сталинград.Том шестой. Этот день победы

Машина резко свернула вправо, объезжая подбитую самоходку, и этот крутой поворот, подспудное ожидание выстрела снайпера возродили в нём пугающе-сладостное переживание трёхдневной давности; ночной плацдарм, исклёванная осколками кирпичная стена, чуть подсвеченная дроглыми языками крохотного костерка часовых; тени автоматчиков исчезающие в проулке на выходе из тёмного двора…Полуподвал бывшей продуктовой базы, струйка ветра пахнула нефтяной гарь. В пробитый пулей железный лист, заменявший оконную раму.

* * *

…Магомед и Вера, плечо к плечу, сидели на артиллерийском ящике, согревались трофейным порошковым какао. Полчаса как отгремел бой, потери снова были аховые, невосполнимые. Он молчал, как камень, твердел желваками, подавленный взгляд тонул в железной солдатской кружке. Она чувствовала его злобное ожесточение, не проходящую боль за погибших, хотела по-женски хоть как-то заслонить его скрытую беззащитность, ослабить душевную его петлю отчаянья. Осторожно коснулась пальцами его предплечья и тут же отдёрнула руку, будто обожглась о раскалённый металл.

– Цх-х! Нэ трогай меня! – Он тяжело дышал, молчал, сурово смотрел на неё немигающими глазами.

Вера насилу выдержала дикий взгляд пылающих фиолетовых глаз. Тихо и просто спросила:

– Почему? Что случилось, Миша?

– А ты, не знаеш-ш? – он резко отставил кружку, едва не расплескав содержимое. Его впалую щёку дёргала судорога.

– Знаю. Но я…я в чём виновата? – она не спускала с него встревоженных глаз.

– Ты…ни в чом, женщина, – он исподлобья смотрел в её потемневшие фиалковые глаза.

– У меня есть имя, товарищ комбат.

– Ты ни в чом, ефрейтор Тройчук. Прасти, Вэрушка, не в тебе дэло.

– Тогда почему? – с горечью воскликнула она. – Каждый день, когда ты на передовой, я молила о твоём спасении. Чтобы тебе было легче. Случись с тобой непоправимое…у меня сразу бы перестало биться сердце.

– Но видишь, я жив, – его губы тронула улыбка. – Навэрное, твоя свеча горела не зря.

– Да уж «наверное»!.. – Вера чуть не расплакалась. – Ты, не ответил на мой вопрос «почему»?

Сердце Магомеда смягчилось от этих слов, – сердечная тревога слышалась в них, – и ему захотелось убедить любимую в своей правоте, в своих предчувствиях.

– «Почему», гавариш-ш? – повторил Магомед дроглым , словно надорванным голосом. – Да потому что смэрт на мне. Поняла, смэрт! Опять…столько молодых рэбят…Опят считай батальон погиб…Солнце навсегда померкло для них…Прощай моя чэсть! Э-э…почему? Почэму я не погиб с ними! – Он умолк, поник головой. Но вскоре заговорил опять, и в голосе его звучала боль и угроза, горечь и отчаянье. – Нет мне прощения, дошло-о? Я их убийца! О, земля…и как ты только меня ещё носиш-ш? Что их матерям скажу?.. После смерти…все слова шелуха.

Раскаянье когтило аварское сердце, безжалостно терзало его. При этом он испытал брезгливое чувство к себе. …Старому Танка не понравилось бы его поведение. « Запомни, сын, нельзя мужчине показывать свою слабость перед женщиной, стыдно это и унизительно, а позор одного наводит и на остальных тень позора. У тебя папаха на голове, а не чухта! Сначала ты горец! Потом аварец! И уж потом – всё остальное. Помни и никогда не забывай из какого ты рода…»

Вера вздрогнула, будто услышала это суровое горское напутствие, словно не Магомеда, а её в самое сердце ужалили эти слова. Вспыхнула вся, затрепетала, как свеча на ветру:

– Не говори так! Не смей! Ты тоже рисковал…Не прятался за спины других…Тебя тоже могли…О, Господи, что болтаю? Типун мне на язык!…Нет никакой на тебе вины…

Он слушал, дорожил её словами. В них была родниковая чистота и любовь. Две крупные росинки повисли на её длинных чёрных ресницах, глаза заволоклись слезами.

– Ну-ну…Давай, бэз этого. Милая, отчего плачешь? Твой я…с тобой…живой.

Вера вздрогнула, снова обернулась к нему и словно окаменела. Как заворожённая, глядела на Магомеда, хотела что-то сказать и не могла. Но вот сгорстила волю, совладала с собою:

– Спасибо, что выслушал меня. – Она тонула в горячей бездне его тёмно-коньячных глаз, чувствуя их сильную магию, страстный приказ.

– Спасибо, что гаварила со мной. – Он тоже ничего не видел перед собой в этом пепельном сумеречье подземелья…Только два фиалковых солнца, окружённые надежной охраной длинных ресниц, что сверкали из-под тонко натянутых над ними чёрных бровей. Она попыталась сказать ещё что-то, но вновь не смогла. Слова раскатились невесть куда, как ядрышки, порванных бус. Вера опустила глаза.