Сталинградская страда

Запомнилось наведение понтонного моста через реку Бубер. Ширина ее была всего 40–50 метров, но крови пролилось здесь достаточно. Одна за другой подъезжали машины с понтонами. Несмотря на темноту, немцы освещали местность ракетами и вели сильный огонь.

Понтоны подтаскивали к воде, нагибаясь как можно ниже, а порой и ползком. То в одном, то в другом месте падали убитые и раненые. Не знаю, сумели бы мы закончить переправу или полегли на берегу, но подошла большая пехотная часть.

Открыли огонь из всех видов оружия. Особенно мощным был пулеметный обстрел, который загнал немцев в траншеи. Подчиняясь приказам, фрицы пытались отвечать, но брустверы траншей буквально разваливались под ударами сотен пуль. Немцы стреляли по нам, не имея возможности целиться, поднимая оружие на вытянутых руках. Но это уже была пальба «в небо», и мы ускорили работу. Когда мост вплотную приблизился к берегу, из темноты полетели гранаты, последнее, что могли преподнести нам фрицы. Если уж под бомбами мосты возводили, то гранаты нас остановить не могли.

Понтоны едва коснулись берега, как хлынул поток нашей пехоты. В траншеях завязался рукопашный бой, и вскоре плацдарм был захвачен. Мы заменили часть продырявленных понтонов и, шатаясь от усталости, ушли на отдых в лес. Все же работали без остановок целые сутки. Старались не смотреть на мертвые тела товарищей. Похоронили их немного позже.

Прорвав оборону, вместе с войсками двигалась и наша вторая саперная штурмовая рота. Мы шли следом за танками с автоматами наготове. Где-то впереди была река Нейсе. Уже издалека начался орудийный обстрел. Взрывы поднимали фонтаны земли то справа, то слева. Один из снарядов ударился о землю рядом со мной и, несколько раз отрикошетив, пронесся мимо. Возможно, это была бронебойная болванка. Фугасный или осколочный снаряд разнес бы меня на части. Повезло!

Мы вступили в город Любань. На улице горели два немецких танка, рядом лежали трупы танкистов. Наша танковая часть ушла вперед, а по пехоте открыли огонь из дома на другой стороне улицы оставшиеся в городе немцы. Мы окружили дом. Из окна второго этажа бил пулемет. Неосторожно высунувшийся боец упал и пополз, оставляя на булыжниках пятна крови.

Сразу несколько саперов ударили из винтовок и автоматов, но достать пулемет не могли. Переверзев приказал мне не прекращать огонь. Из соседних окон тоже стреляли немцы (возможно, ополченцы, «фольксштурм»). Тяжело ранило сапера из моего отделения. Его торопливо перевязывали. Пули свистели над головой, крошили булыжную мостовую, разлетаясь рикошетом.

Кто-то из бойцов сумел приблизиться и бросить гранаты. Попасть в узкое окно было сложно, да и опасно для бойца. Отскочившая от стены граната могла изрешетить его осколками. Все же одной гранатой он попал в окно. Наша активность и стрельба, которую вела рота, заставили немцев отступить. Они покинули дом и побежали вдоль улицы, боясь попасть в плен. Автоматные очереди и выстрелы вслед догнали двоих, остальные исчезли за углом.

Продвигаемся дальше к западной окраине города, нигде ни души. Да и никто не ждал встречи с горожанами. Мы уже привыкли видеть только что оставленное жилье пустым. Внизу, прямо перед лестничным маршем, шевельнулось что-то, накрытое белой простыней. «Человек», — подумали мы. Пальцы на спусковом крючке, приближаемся. Подошли к топчану, теперь было ясно: лежал человек. Но кто он? Сдернули простынь.

Перед нами лежал старик, лет восьмидесяти, седой как лунь. Его щеки, губы и ресницы закрытых глаз судорожно дергались. Около него, на топчане, лежала горбушка хлеба и пол-литровая банка с водой. Мы стояли над стариком еще две-три минуты, и он ни разу не открыл глаза. Все его лицо, сложенные одна на другую руки тряслись. Накрыв его простыней, ушли. Это был первый гражданский немец после 600-километрового пути.

В начале марта мы вышли к реке Нейсе. Война подходила к концу. Это понимали все. Но понимали и другое. При том ожесточенном сопротивлении немцев не все доживут до победы. Некоторые бойцы с тоской читали письма из дома. Их уже ждали, но дождутся ли? Ко мне подошел один из саперов, Павел Михеев, и, улыбаясь, сказал:

— Товарищ сержант. Пишет жена, чтобы поосторожнее воевал. Очень хочет, чтобы я вернулся.

Что я мог ему ответить? Никто не знает, что будет с нами завтра. Какие сюрпризы готовит нам эта река, через которую наверняка придется наводить переправу?

Мои предчувствия сбылись. Нашей роте было приказано поставить понтонный мост. Ночью грузовики с понтонами, бревнами и настилом на малом ходу приблизились к реке. Пока никто не стрелял. Работа шла в быстром темпе. Осторожно опускали один за другим понтоны на воду. На них ложились прогоны, настил. Но как только дошли до середины реки, работа осложнилась.

Понтоны течением относило в сторону. Нам пришлось немало повозиться, но когда мост был готов, передовые части еще не подошли. Мне приказали взять свое отделение и охранять подходы к мосту на западном берегу. Неподалеку расположился десяток пехотинцев, а вскоре переправилась артиллерийская батарея.