Сталинградская страда

После седьмого класса я пошел в ремесленное училище, но проучился там недолго. Училище располагалось ближе к центру города, и мне приходилось шесть дней в неделю там ночевать. Здесь я столкнулся со своеобразной дедовщиной.

Нет, таких издевательств, как в современной Российской армии, там не было. Но кучка старшекурсников, захватившая власть, отбирала у новичков еду повкуснее, заставляли постоянно мыть полы и делать уборку в помещении.

В этой кучке было несколько блатных подростков, направленных сюда милицией на учебу и перевоспитание. Кое-кто отсидел месяц-два в камерах предварительного заключения, имел условный срок наказания. Уголовные привычки они старательно тащили вслед за собой. Подворовывали, иногда били мальчишек, отказывавшихся им помогать.

Я старался не обращать на это внимания. Все молчали, значит, так положено. Но однажды не выдержал и сцепился с воренком по кличке Гоня. Он не был самым крутым среди блатных, но вел себя нагло. Однажды в субботу Гоня шел вдоль обеденного стола и сгребал в миску котлеты, оставляя нам кашу. Котлеты я любил, кормили ими нечасто, и я оттолкнул Гоню.

— Ты что, не знаешь, для кого котлеты? — спросил он и снова полез в мою тарелку.

Я знал, что котлеты предназначены для блатной верхушки, а мне достанется одна липкая перловка, слегка политая соусом. Короче, я не поддался, съел свою порцию, а после обеда произошла драка. Хотя напали сразу трое, я дал отпор и раскидал их. Один ударился головой о цементный пол, потекла кровь. Меня свалили подножкой, подоспели еще блатные и сильно избили.

В дело вмешалась милиция, но директор с подачи завхоза выставил меня едва не главным зачинщиком. Оба они подворовывали и списывали краденое, позволяя сытно жить блатным. Я давать показания не стал, так как стукачей в училище презирали. Но и возвращаться туда наотрез отказался. Особенно после того как сутки провел в КПЗ нашего отделения милиции.

Отец меня понял и пристроил в свою мастерскую. Я стал зарабатывать деньги. Мама тоже была довольна. Отец любил выпить, а моя зарплата целиком шла в семью.

День 22 июня 1941 года запомнился какой-то тишиной. Вроде все как обычно, но словно предчувствие беды. А потом как гром с неба: речь Молотова о нападении на Советский Союз фашистской Германии. Нас с улицы собрались человек семь парней лет по 16–17. Посмотреть тогда на себя — смешно и грустно. Обсуждали, как быстро Красная Армия разобьет фашистов. Пришли к выводу, что к осени от Гитлера и его своры клочки останутся.

А в поселке уже раздавался женский плач, причитания, мужики и парни постарше водку пьют. Военкомат работал быстро, многие уже повестки получили. Двадцать третьего июня призывники в сопровождении родни, жен, детей с раннего утра шли в военкомат. Почти все крепко выпивши, кого под руки тащат.

— Мы им, гадам-фашистам, дадим!

— Васька, на-ка и ты выпей.

— Да мне на работу, — отказывался я.

— Какая работа! Скажешь, в военкомат вызывали.

Хватнул я полстакана водки, зажевал куском хлеба и пошел к военкомату. Там с родней и приятелями провел целый день. До этого я водку всего раза три пил, да и то рюмку-другую. А тут перебрал, притащили меня домой. Мама головой покачала:

— Ну, вот и Вася мужиком стал. Научился водку пить.

Меня тошнило, всего выворачивало. И воду, и рассол пил. Во вторник вышел на работу, отец и мастер хорошо отчитали:

— Ты же прогул совершил! Да еще в военное время. Знаешь, что за это бывает?

— Трибунал, — брякнул я, мало что соображая.

— Ладно, — плюнул со злости мастер. — Иди доски таскай и под ноги смотри.

Перемучился тот день и зарекся водку пить. Дело с прогулом как-то уладили. Я считался добросовестным работником, и относились ко мне неплохо.

К осени, конечно, война не кончилась. В сентябре забрали в армию отца, а буквально через пару дней сообщили, что наши войска оставили Киев. Как мама плакала, когда все вместе провожали отца до военкомата! Он пьяненький был, утешал нас, меня в щеку целовал:

— Ты теперь самый главный мужик в доме. Все заботы на тебе. Насчет угля обязательно к директору еще раз сходи.

— Схожу, батя.

Уголь нам обычно выписывали с тонну на семью А в этот раз получили мы килограммов триста. Нам и тонны не хватало, подкупали еще, а тут всего мешков пять серой крошки. В мастерской с обрезками досок помогли, но зима длинная, надо что-то думать.

Выпросил я у соседа Трегуба лошадь с телегой. Решил по балкам и возле озер сушняка набрать. Хоть что-то. Вообще-то, лошадей у частных лиц реквизировали для нужд армии. Но у соседа лошадь старая, ее не взяли.

Трегуб жадным был, долго выламывался, потом поставил условие — половину сушняка отдать ему за лошадь и телегу. Такого у нас в поселке отродясь не водилось. Люди помогали друг другу и не крохоборничали. Тем более, я ведро овса достал, лошадь подкормить, и бутылку самогона Трегубу заранее отнес. Ему этого мало показалось, хотя знал, что у нас семья — старики да дети.

Сушняка с братишкой и сестрой Варей я набрал много. А Трегуб на въезде нас поджидал. Мерз, скотина, а боялся, что мы его обделим. Цап за вожжи — и тащит к себе во двор: