Сталинградский рубеж

Мне очень редко удавалось отлучаться с КП, и вышло так, что, познакомившись с генералом Смехотворовым той сентябрьской ночью, когда его дивизия к нам прибыла, я вновь увидел Федора Никандровича только через три месяца, когда пришла пора прощаться. Но голос его я слышал в телефонной трубке каждый день, часто — по нескольку раз. Даже если бывало отчаянно тяжело, этот голос оставался спокойным, сдержанным, не слишком громким, и человек, которому он принадлежал, стал для меня олицетворением надежности, «прочности». А возглавляемую им дивизию мы числили таковой до конца, хотя ее остатки давно уже были сведены в один небольшой полк, прикрывавший подступы к переправе. Из Сталинградской битвы 193-я стрелковая вышла Краснознаменной.

* * *

О каком комдиве ни подумаешь, сразу представляется и его начальник штаба. У Родимцева — полковник Тихон Владимирович Бельский, у Гуртьева подполковник Михаил Иванович Тарасов, у Людникова — полковник Василий Иванович Шуба, у Соколова — подполковник Иван Васильевич Малеев, у Смехотворова — майор Александр Павлович Чумаков… Видеться с ними мне случалось редко. Еще реже, чем с комдивами. Но каждый из начальников штабов дивизий, как и я, почти круглые сутки находился у своих телефонов, и за день, за, ночь нам приходилось переговорить не раз. Понимать друг друга научились с полуслова.

Штабы соединений работали напряженно. Обстановка требовала анализировать, осмысливать все происходящее не только глубоко, но и быстро, напористо — иначе любые оценки и выводы могли устареть. Ведь изменение положения в каком-нибудь одном доме, через который проходил передний край, часто таило в себе угрозу для большого участка обороны или открывало возможность нанести действенный удар противнику. Мы очень настойчиво добивались, чтобы штабная информация была оперативной, точной и вполне достоверной. Такая информация помогала разгадывать намерения врага, не опаздывать с ответными мерами.

Штабы предельно приблизились к боевым порядкам войск — все они размещались в нескольких сотнях шагов от передовых окопов. Штабисты — и не только дивизионные, а также и армейские — доходили до роты, до штурмовой группы, до гарнизона укрепленного дома.

Испытания решающих недель Сталинградской обороны еще крепче сплотили коллектив оперативного отдела штарма. Там царила атмосфера высокого товарищества и молодой, немножко задорной отваги. На наиболее трудные задания всегда находились добровольцы. Если кого-то реже других посылали в войска (имевших лучшую штабную подготовку берегли для операторской работы), он откровенно завидовал товарищам и обижался на начальство…

Наши офицеры связи были первыми, кто сумел проползти в белых маскхалатах под носом у немцев к «острову Людникова», как только на протоке Денежная Воложка начал образовываться ледовый припай. А те, на кого возлагалась доставка отчетной карты в штаб фронта, добирались на левый берег и тогда, когда считалось, что сообщения через Волгу практически нет.

Карту готовил обычно Барановский, а отвозил за Волгу, на фронтовой КП, Семиков. Ко мне он являлся, уже снарядившись по-походному, с трофейным парабеллумом на ремне. Внизу, под откосом, его ждала лодка (говорю о времени, когда Волга еще не стала), на том берегу — машина. Карту мы отправляли после двадцати трех часов, а возвращался офицер связи часам к двум ночи. Если, конечно, не задержит где-то бомбежка, не попадет в свежую воронку машина…

Бывали, впрочем, задержки и по совсем иной причине. Иногда — после очень трудного боевого дня, и особенно если при этом где-то обрывались провода и нельзя было переговорить с нами по ВЧ, — офицера связи из 62-й армии требовал к себе не только начальник штаба фронта, но и сам командующий.

Наверное, в оперативном отделе подобрались люди не просто смелые, но и удачливые. Из скольких переделок выходили они невредимыми! Случалось, и «воскресали» друг для друга. Как-то потребовалось срочно выяснить действительное положение флангов двух соседних частей — в донесениях концы не сходились с концами, и я поручил это ветеранам отдела Барановскому и Семикову. Часа через три передо мною лежал оттиск плана города — помятый, запачканный землей и гарью, но с точным обозначением фактической обстановки, сделанным прямо на месте. Семиков, явившийся с этим планом, доложил, что Барановский, с которым они ненадолго разошлись по ходу работы, бесследно пропал во время сильного огневого налета и, вероятнее всего, погиб. С тем и отправился Семиков на следующее задание: повез отчетную карту в штаб фронта. Однако Барановский все же сыскался, и даже не раненный, только оглушенный. Надо было видеть, как кинулись они друг другу в объятия, когда Семиков вернулся ночью из-за Волги!