Сталинградский рубеж

Да и вообще пора было командирам-соседям, столько вместе пережившим и сделавшим, но до сих пор почти не встречавшимся (не все они знали друг друга в лицо), поближе познакомиться перед заключительными боями. На это был рассчитан и назначенный после деловой части товарищеский обед в столовой Военного совета.

Полковника Людникова чуть не половина присутствующих видела в первый раз, а остальные, в том числе и я, — впервые по крайней мере за полтора месяца. Но всех долго волновала судьба его отрезанной дивизии (кто поручился бы месяц назад, что посидим еще за одним столом!). И теперь он, естественно, оказался «именинником», привлекавшим общее внимание.

Людникова расспрашивали о разных подробностях трудных недель, проведенных в жесткой блокаде на плацдарме-«островке». А он охотнее всего рассказывал о своих бойцах.

С сердечной теплотой говорил Иван Ильич о старом солдате, участнике Царицынской обороны в гражданскую войну, которого называл «дядя Карпов», мудром наставнике молодых, необстрелянных, с отцовской горечью — о погибшем несколько дней назад сержанте из дивизионной разведки, исключительно хладнокровном и находчивом, неоднократно проникавшем в занятые немцами цеха «Баррикад», доставлявшем и «языков», и точнейшие сведения о расположении неприятельских огневых точек.

Фамилию разведчика я тогда не запомнил, но потом легко выяснил: в дивизии его не забыли. Это был Николай Петухов, москвич девятнадцати лет. Знаю, что начальник штадива подполковник Шуба хранил и после Сталинграда его аккуратные чертежики — графические отчеты об увиденном в разведке.

Перед тем как отпустить Людникова, командарм спросил, нет ли у него личных просьб к Военному совету. Таких вопросов в Сталинграде раньше не задавали, но время пошло уже другое, да и Людников как-никак провел полтора месяца в условиях совершенно особых.

Иван Ильич не растерялся и попросил разрешить ему сходить по ледовой дорожке на левый берег — попариться в настоящей бане. Чуйков, переглянувшись со мною, дал «добро». Теперь можно было позволить и это, благо за комдива оставался испытанный начальник штаба подполковник Шуба.

Два-три дня спустя 138-й дивизии была дана возможность чуть-чуть передохнуть, привести себя в порядок. В дальнейшем, приняв небольшое пополнение, она действовала уже на другом участке заводского района.

* * *

После Сталинградской победы полковник Людников стал генералом, ему вверили корпус, затем и армию. Когда он командовал 39-й армией, а я — 5-й, мы были соседями по фронту в Белоруссии, под Кенигсбергом, в Маньчжурии… Однако вспоминается мне Иван Ильич больше всего по Сталинграду. Наверное, потому, что, сколько ни пришлось пережить и испытать всякого потом, в обстановку столь тяжелую и сложную мы все-таки уже не попадали, а она-то и выявляла главное в человеке.

Я рассказывал, как вводились в бой прибывшие в Сталинград дивизии почти всегда с ходу, прямо с переправы. Редко бывала возможность задержать нового комдива в штабе армии дольше, чем необходимо для постановки ближайшей боевой задачи. То персональное знакомство, с которого обычно все начинается, откладывалось до лучших времен. Но знакомили с командиром, давали о нем представление с первого же часа его практические действия.

Личное дело приходило иногда много времени спустя, да и раскрывать его уже никто не спешил: командира знали и так. А когда раскрывали, биография человека, события прошлой его службы представали как бы в свете того, что он уже успел сделать здесь. И нередко помогали понять — как смог сделать.

У большинства командиров соединний 62-й армии были яркие, запоминающиеся биографии. Вместе взятые, они заставляли думать о том, как богат наш народ дарованиями, в том числе военными, о богатырских его силах, раскованных Великим Октябрем. В этих командирских биографиях отражался путь, пройденный всей Страной Советов.

Людников, сын азовского портового грузчика, нанявшийся одиннадцатилетним мальчонкой на шахту, был прирожденным военным по натуре. И сама революция указала ему его призвание. В пятнадцать лет он стал красногвардейцем, а затем бойцом регулярной Красной Армии. «С этого, говорил Иван Ильич, — и началась моя родная военная жизнь». Он был кавалеристом, моряком Азовской флотилии, пулеметчиком на тачанке. Мечтал поступить после гражданской войны в артиллерийское училище, но со своими тремя классами сельской школы едва попал в пехотное. Зато окончил его одним из первых по списку. А в Академии имени М. В. Фрунзе зарекомендовал себя так, что его оставляли там преподавателем. Однако Людников предпочел вернуться в строй, и война подтвердила, что именно тут его настоящее место.

У Родимцева, росшего в оренбургской степной глуши, военные способности проявились не так рано. Рассказывая о детстве, он вспоминал, как его вечно ругали за то, что стаптывает слишком много лаптей — далеко было ходить в школу… До самого призыва в армию он был батраком. Только новобранцем увидел в первый раз железную дорогу. А десять лет спустя возвращался Героем Советского Союза из Испании. Еще через три года стал генералом.