Сталингранские сны (СИ)

После начала Первой мировой войны в августе 1914 году создалась ситуация, когда по целому царскому полку в сутки, лучшие русские пехотные дивизии были уничтожены, перемешаны германскими гаубицами с землей, вместе с винтовками, боеприпасами и снаряжением. А самое главное, германские гаубицы уничтожили большинство кадровых офицеров-дворян, единственную силовую опору царизма. Тех офицеров в белых мундирах, которые избивали до смерти плетьми солдат за плохо подкованную лошадь или убивали из револьверов рабочих за то, что они осмеливались просить зарплату у своих фабрикантов по всей России. Пришедшие им на смену офицеры и прапорщики из числа технической интеллигенции, и из простого народа, защищать царизм не стали. Но выучка же оставшихся золотопогонных дворян-псов, впоследствии ставших белогвардейцами гражданской войны, была очень низкой. Например будущий белогвардейский главнокомандующий заключительной фазы гражданской войны барон Врангель, живший потом в эмиграции за счёт распродажи остатков царского флота и награбленных на Кубани бриллиантов, тогда ещё 1914 году командир эскадрона гвардейского кавалергардского полка, повёл эскадрон в сабельную лобовую атаку на артиллерийскую батарею неприятеля, словно это была Бородинская битва, закономерно потеряв большую часть своих гвардейцев-дворян, графов и князей.

Артиллерийское избиение элитарных гвардейских и обычных царских полков произошло планомерно и так быстро, что в огромной империи не успели сделать для миллионного пополнения фронта ни сапог, ни винтовок. Так и воевали новобранцы с берданками, трофейными слабенькими японскими винтовками, сапёрными лопатками, палками-муляжами и голыми руками. Поскольку промышленно отсталая Россия к тому же воевала ещё и без танков, грузовиков, нужного количества аэропланов и паровозов, без отравляющих газов, противогазов и тяжёлой артиллерии, империалистическая мировая война превратилась в уничтожение крестьянских лошадей и русского мужского сельского населения.

Зато польская любовница царя и его братьев управляла Мариинским театром как хотела, выгнала Анну Павлову и других прим балета, меняла директоров и покупала дворцы в Италии. Россия наблюдала парадоксальное явление, что её дворец в Стрельне охранялся флотом и армией, что там первая электростанция в Питере и телефон непременно. Коррупционных бриллиантов у неё столько, что потом, уехав с ними в свой палаццо в Италии, куда там Мате Хари, она весело дожила на солнышке у моря почти до 100 лет. Она там и узнала из газет, что её Ники, после нескольких попыток народного самосуда, всё же был расстрелян вместе с семьёй, так и не воспользовавшись своим баснословными сокровищами, приготовленными им за границей для шикарной жизни. Такая кардинальная расправа с русским царём руками польки, и не снилась польскому борцу с русским царизмом Тадеушу Костюшко, убившему как-то в Варшаве в 1794 году за день 8000 русских солдат во время национально-освободительной войны. Николаю II Кровавому народ не простил расстрелы народных демонстраций на золотых приисках на реке Лене, в Кровавое Воскресенье на Дворцовой площади и другие, поражение в мировой войне и русско-японской, две революции, крах эзкономики, крах системы управления и государства с потерей трети территории. Даже февральская буржуазная революция 1917 года в Росссии по его вине повисла в пустоте, пока её ход не возглавили малочисленные коммунисты-большевики Ленина и Троцкого, и агрессивные террористы социал-революционеры Керенского и Спиридоновой. В форме глобального кровавого трагифарса повторилась история казацкого атамана Тараса Бульбы из одноименной повести Николая Гоголя, где Кшесинская была панночкой Мариной, Николай Кровавый сыном Андреем, а старым Тарасом Бульбой, позже сожжённым заживо на костре, был, похоже, сам русский народ.

- Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи? - вопрошал Тарас Бульба устами всего простого русского народа, целясь Андрею в грудь из мушкета.

Но Андрей только немо смотрел в ответ со своих официальных императорских портретов на стерах опустевших кабинетов начальников жандармских отделений, переодевшихся в гражданскую одежду, и уже бегущих куда глаза глядят, подальше от самосуда революционных столиц.