Сталинизм и война

В ряде новейших публикаций представлены различные суждения советских военных историков, как повторяющиеся в течение десятилетий, так и претендующие на новизну. Таков тезис о жестокой политике агрессора по отношению к советскому населению как причине непомерных потерь СССР. По мнению Рыбкина, «большая разница в потерях — это, прежде всего, результат различного политического характера войны». В этом суждении — доведенный до абсурда классовый подход, влияние тезиса о нациях агрессивных и миролюбивых. На самом деле зло — в порочном руководстве одной из «миролюбивых наций». Анфилов, признав скороговоркой преступления и просчеты Сталина, утверждает, что «главная причина наших огромных потерь — ожесточенность борьбы с агрессором». «Эта война, — говорил Гитлер, — будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке сама жестокость — благо для будущего». В таком духе враг и действовал. Ставка в этой войне была: либо жить, либо быть уничтоженным[338]. Автор прав, только далеко не во всем. «Ожесточенность» в боевых действиях — оружие обоюдоострое. Почему же она принесла такие потери СССР, а не Германии? «Жестокость Гитлера» действительно обусловила смерть в плену миллионов красноармейцев. В условиях обычной войны пленным гарантируется жизнь. Но по чьей вине миллионы красноармейцев оказались в фашистском плену?

Соотношение потерь пытаются обойти молчанием с помощью самых различных приемов. Кривошеев объясняет рост людских потерь «высокой технической оснащенностью» воевавших армий[339]. Но почему другим армиям это оснащенность позволила решительно уменьшить потери? И, главное, такой довод совершенно не проливает свет на наш вопрос: соотношение потерь сторон на советско-германском фронте. «Пацифисты кричат, — утверждает Филатов, — что победа досталась слишком дорогой ценой! А поражение было бы дешевле?» Но это же подмена тезиса. Генерал неловко ушел от вопроса о цене победы к вопросу о цене поражения, о целесообразности защиты Родины. Н. Раманичев как будто идет по тонкому льду: в 1944–1945 гг. «конечный результат операции порой затмевал объективную оценку того, какой ценой достигался успех». Сталин выражался не так витиевато и куда более определенно: «выполнить задачу, не считаясь с жертвами». Хорьков вместо «порой» вводит слово «иногда»: «Не всегда даже оправданные, справедливые политические цели достигались глубоко продуманными, всесторонне взвешенными военными средствами… иногда жизни людей приносились в жертву желанию первым отрапортовать об успехе». Тюшкевич признал, что наступление на Висле началось 12–14 января 1945 г. при «неполной готовности войск», что «конечно, увеличивало число наших потерь». Но сделал абсурдную с точки зрения военной теории даже начала XIX в. оговорку. Она по сути дела лишает историка права судить об этом решении Сталина или исключает возможность сколько-нибудь объективной оценки. «На каких же весах, — восклицает автор, — измерить целесообразность или политический, стратегический, нравственный приоритет того или иного решения?! Все тут, по-моему, зависит от конкретной ситуации и от мировоззренческой позиции исследователя, от системы его приоритетов»[340].

Кривошеев сводит причины потерь к «внезапному и вероломному» нападению Германии на СССР[341]. Место этого фактора в ряду других, конечно, нельзя преуменьшить. Но автор ставит на этом точку. В действительности сам внезапный для СССР характер нападения, как было показано, был следствием более глубокой причины. «Немцы воюют расчетливее, стараясь избежать лишних жертв». Эту мысль опубликует писатель В. Кондратьев лишь спустя 48 лет[342]. Историкам запрещалось признавать нечто подобное. В действительности Сталина мало интересовала цена победы. Ему нужен был результат. «Вождь» и его советники исходили из того, что человеческие и материальные ресурсы неисчерпаемы, и не дорожили жизнью солдат и офицеров. Это проявлялось в самых различных формах, сказалось это и на общем почерке командования[343].

Нельзя считать проблему потерь изученной, а имеющиеся оценки — окончательными, как прямо или косвенно утверждает ряд авторов. Хорьков, например, вообще сомневается в возможности получить точные данные, поскольку самые большие потери понесли в начале войны. Но именно за этот период в архивах нет никаких данных. В окружение тогда попадали не только полки, дивизии, но и целые армии, уничтожая все оперативные документы, среди них — и о численном составе. Но погибали далеко не все. Кто-то переходил линию фронта, скрывался в партизанах, в плену. Такие суждения не лишены оснований. Однако это не означает, что историки должны опустить руки, хотя к сказанному автором можно присовокупить и другие трудности. До сих пор нет единого мнения о количестве призванных в армию во время войны: «более 20 млн. человек», «около 29 млн.». Кваша высказывает мысль о неточности подсчетов населения СССР накануне и после войны. Известно, что число 27 млн. получено в результате сопоставления именно этих данных[344].