Сталинизм и война

Однако большая часть историков еще очень далека от решения этой актуальной задачи. Некоторые из них прямо или косвенно вообще отвергают ее. Осуждают, например, политизацию науки. И это верно, если иметь в виду ее поглощение пропагандой. Но под разумной политизацией нужно понимать выработку соответствующих рекомендаций на основе опыта прошлого. Ряд ученых полагает, что внимание к «пресловутым альтернативам» будто бы «недопустимо в изложении исторических событий», но «строго обязательно — в философии истории». Однако, как вообще можно события освещать вне «философии истории»? Возвращение к сталинскому тезису об одновариантности исторического процесса выражается в различных формах. «Иного не дано» — так назвали, например, книгу (1988) издатели из «Прогресса», считая свои мысли единственно верными.

Изгнание Сталиным и его группой из концепции социализма человека в качестве цели общественного развития и высшей ценности придало антигуманный характер истории как науке и предмету популяризации. Из прошлого был исключен человек — творец истории. Закрытый характер советского общества, психология осажденной крепости породили тенденцию к обособленному исследованию отечественной и всемирной истории; пренебрежение западными ценностями, провозглашение всего отечественного единственно разумным, неприятие мировой науки, борьбу с низкопоклонством перед иностранным.

6

О сталинистских методах освещения прошлого. Их влияние широко и глубоко, их преодоление — главная задача историографии. Эти методы, как и сталинизм в целом, эклектичны. И дело здесь не только в своеобразном уме Сталина. Диктатор, поставивший науку в положение прислужницы сиюминутной политики, не мог сформировать научного подхода к прошлому. Эклектичность неизбежно вытекает из стремления Сталина брать то, что соответствует нынешним потребностям. В теории и практике он широко заимствовал отнюдь не только у Маркса, Ленина, Троцкого и Бухарина, как полагают некоторые авторы. Среди его учителей были многие: от Нерона и Лойолы до Гитлера и Муссолини, чего, впрочем, он и сам не скрывал. Сталин оперировал положениями вульгарного материализма и идеализма, дурно политизированной диалектики и метафизики. Загоняя целые классы и народы в резервации, уничтожая миллионы людей, огосударствляя все и вся, он применял методы управления, свойственные рабовладельческому строю, феодализму и раннему капитализму.

Сталин цинично отказывался от ранее высказанных им суждений. Так, в докладе на XVIII съезде ВКП(б) он выразил «уважение новой народной социалистической интеллигенции», в конце доклада даже провозгласил здравицу в ее честь. Пройдет два с лишним года, и он вернется к опорочиванию интеллигентов. Отвергнув в беседе с Уэллсом свою приверженность идее мировой революции, через несколько лет он во всеуслышание повторит свои цели ликвидировать капиталистическое окружение, свергнуть капитализм. Более цинично поступал Сталин, «опровергая» суждения западной прессы об итогах первой пятилетки, коллективизации, о голоде в СССР[105]. Его манипуляции в области истории приводили к странному сочетанию взаимоисключающих положений. Так, общая тенденция к отрицанию всего дореволюционного уживалась с апологией внешней политики царской России, ее полководцев и др. Эклектичность в историографии не преодолена до сих пор. Таковы попытки соединить элементы сталинистской и научной концепции в трактовке ряда событий второй мировой войны.

Среди сталинистских подходов к прошлому отметим также антитеоретичность. В числе ее истоков — некоторые особенности биографии и характера творца сталинизма, его учеба в духовной семинарии, отсутствие систематического образования, воинствующее неприятие философии, прямолинейность и схематизм, антидиалектический стиль мышления. По свидетельству знавших его людей, Сталин с трудом расставался с той или иной своей идеей или намерением, даже если объективные обстоятельства явно изменились[106]. Впрочем, и сам Сталин не скрывал своего пренебрежительного отношения к теории. «В тезисах слишком много философии», — заявляет он в ответе на письмо Разина, имея в виду «отвлеченные положения». Заметим вскользь, что на самом деле в советской историографии, особенно военной, слишком мало философии. Широко известно, мягко выражаясь, бесцеремонное обращение «вождя» с марксистско-ленинской теорией. Напомним его совершенно не мотивированный отказ от законов и категорий диалектики во втором разделе четвертой главы краткого курса истории ВКП(б). Их место заняли «основные черты марксистского диалектического метода». При этом был опущен закон отрицания отрицания. Под стать «вождю» его приближенные и преемники. Как правило, это были удивительно бесцветные люди. Их презрение к теории вообще и образованию, грамотности дорого обошлось обществу.