Сталинизм и война

К публицистике ряд ученых относится снисходительно. Некоторые члены РАН (в частности, В. Куманев, Ю. Поляков), стремясь приглушить активность историков в прессе, осуждали частные ошибки, «увлечение показом негативного», «перекосы», призывали к прекращению некоего «митингового периода», «лозунговой историографии», третировали «устную историю» (воспоминания репрессированных). В этом проявляется общее стремление приписать перестройке то, что является наследием прошлого. «Небывалая политизация истории», разумеется, возникла не без участия «воинствующего дилетантизма», фальсификации. Но они появились и укоренились еще при Сталине. Пакт 23 августа 1939 г., например, не был бы так успешно использован современными агрессивными сепаратистами, если б он был правдиво освещен в свое время. Никто в мире в связи с этим пактом не обвиняет Германию — она давно отреклась от гитлеризма. Восхваление в нынешней отечественной литературе Николая II и Столыпина — это в числе прочего и реакция на столь же несостоятельные нигилистические оценки официальных историографов. Нас призывают сменить будто бы «надоевшие крутые столы» на прямоугольные — рабочие. Оправдано ли такое противопоставление? Разве бывает наука без дискуссий? В целом РАН и по прошествии многих лет не имеет четкого представления о том, как вывести историческую науку из глубочайшего кризиса. В 1985–1997 гг. проблема не стала даже предметом широкого обсуждения. В старые времена историкам мешал диктат Старой площади. Что же в эти годы помешало ведущим (по должностям!) ученым собрать, например, второе за 30 лет всесоюзное (всероссийское) совещание историков?

Естественно, историческая публицистика далеко не безгрешна. В ней можно встретить и нечто легковесное и кое-что похуже. Есть стремление представить себя первооткрывателем того, что на самом деле было опубликовано еще в первые годы после Октября, но было погребено в спецхране. Есть целые издания, напоминающие во многом западную неофашистскую публицистику, например, Военно-исторический журнал при главном редакторе В. Филатове. Многие материалы журнала отличали крайняя идеологизированность, отход от элементарных требований науки, вытеснение языка жаргоном.

Пресса в целом как весьма влиятельная сила во многом ответственна за ту ситуацию, которая возникла не только в науке, но и популяризации знаний. Совершенно не подготовленные люди навязывают миллионам слушателей и читателей по меньшей мере спорные представления о прошлом. Среди них — бездарные певцы и «мастера разговорного жанра», непризнанные в своей среде художники, шахматисты и тяжелоатлеты, философы и юристы, строители и математики. Некоторые из них, например, А. Иванов с пафосом отстаивают свое «право» судить о прошлом, забывая, однако, что помимо «права» нужно обладать еще и знанием предмета. Ложно понятая публицистичность свойственна порой и сугубо научным изданиям. Так, очерк В. Рязанцева о гибели М. Кирпо-носа и его соратников[16] назван «Обреченный на подвиг». На самом деле, в группе бойцов и командиров РККА, возглавляемой генералом, не было «обреченных». У них был выбор и в субъективном, и в объективном смысле слова.

И тем не менее трудно предположить, что исследовательские, документальные, мемуарные публикации что-то потеряют, если они увидят свет не в книгах, а в газетах и журналах, что научный уровень статьи ученого упадет, если она будет опубликована не в сборнике, а в прессе. Публицистика «устаревает» далеко не вся и совсем не только от того, Что актуальность ее исчезает. Скорее всего это происходит из-за ее малодоступности. Спустя несколько дней, недель, месяцев, нужную вам вещь вы сможете найти лишь с очень большим трудом. Интересно, что публицистика 1987 и последующих годов, если не единственная, то главная арена, где постоянно проходила в целом плодотворная дискуссия о сталинизме, о минувшей войне, их освещении. Ученым историкам нужно не «воевать» с публицистами, а помогать им квалифицированно выполнять их работу. Созданы курсы для журналистов, специализирующихся в экономике. Не создать ли аналогичные исторические курсы?