Сталинка(СИ)

- Поеду назад, пусть переписывает, старый пень! Вот и выходит... не судьба... - и с такой грустью посмотрел ей в глаза! - И вообще не везенье одно сегодня, встретил красивую женщину - так нет, катись домой! А и катиться только завтра. Пойду искать, где переночевать.

- Нет... уж! Я в журнал запись почти внесла, что теперь прикажите делать?

- Простите, Хрита ради! - и склонил перед ней чёрную шевелюру, чуть кося блестящим глазом: - Повинную голову меч не сечёт.

- Ох, диктуйте!

Ага, диктуйте?! А когда же тогда родился Витька-то? Кто же думал, что так обернётся? Он смотрел на неё и никак не мог решить: когда? Когда? Какую дату назвать? Надо бы сказать, что не мог жену оставить вот и припозднился, и не пришлось бы про дату рождения врать, вот же ляпнул... э... нет, про жену лучше не дразнить лихо, пока спит тихо. Да и чего уж, получилось, как получилось. И то, Слава Богу, если обойдётся!

- Ну что вы так смотрите? Прямо неудобно становится, - её щёки покраснели и даже кончики ушей налились пунцовым цветом.

- А первого января и родился. Вот пока праздник отмечали, то да сё... вот и задержался.

Она заполнила журнал, формуляр свидетельства о рождении, отдала ему, вернула его бумажки, приложив ещё одну маленькую записочку:

- Это мой адрес. До окончания рабочего дня ещё пара часов. Живу я одна, так что могу пустить переночевать... коли вам негде...

Это даже не радость, он просто ликовал! Какоё дело выгорело! Какое дело! Он готов был пуститься в пляс.

- И вино заберите. Нам не положено.

- Ну что вы? Я за вами зайду, а нам - он с нажимом высказал последнее слово, - а нам положено. Верно? Что же я буду плутать по райцентру? Вместе и пойдём. Простите, вас как по имени... отчеству?

- Елизавета Фёдоровна я, ну ваше имя отчество - мне известно. - Она улыбалась грустно и немного растеряно.

- Елизавета, стало быть? - и ему отчего-то стало жаль эту женщину. - У вас и имя красивое.

Больше в этот день никто никого не регистрировал. Никто не родился и никто не умер. Елизавета Фёдоровна сидела за столом, одна в своём рабочем кабинете и смотрела в темнеющее окно. Зимой в Сибири сумерки наступают рано. Вот так и в её жизни. Только что была молодая и красивая и парни вились возле неё... Да нет, нет! Она не приукрашивает! Перед самой войной даже замуж один предлагал, собирался дом собственный строить... а она, она тогда любви ждала, чтобы как в книжках, чтобы он цветы приносил, вечером при луне красивые слова говорил, а он... вместо цветов чулки подарил. Сказал, коли дом строить, то копеечка к копеечке подбираться должна, а чулки - вещь полезная. И так ей тогда не по себе стало, что просто больше видеть его не могла. Отец ругался, что вот останется девкой - вековухой, будет знать! И точно, теперь знает. Отец как ушел на фронт - так ни одного письма они с матерью не получили. Потом пришла бумага, что пропал без вести. Мать решила поехать по госпиталям, где совсем тяжёлые без рук, без ног лежат, думала, может там его найдёт. Не нашла, так и осталась сиделкой в военном госпитале, откуда писала ей письма и всё просила внука или внучку родить.

Хлопнула дверь:

- Елизавета Фёдоровна? Не пора ли домой?

- Да, да, конечно. Простите, вот задержалась... дела. - И накинула на голову пуховую шаль: - Пойдёмте.

Они шли по улице, и ей казалось, что живут они вместе уже много лет, просто он уезжал в длительную командировку и вот теперь, теперь вернулся! Она старалась шагать рядом, но не успевала за его шагом и чуть не поскользнулась, а он, он взял её под руку! Она поправила сбившуюся шаль, заглянула ему в лицо:

- Надо бы в булочную зайти, дома хлеба - ни кусочка.

- Ну да, на одних конфетах далеко не уедешь, - деловито кивнул он.

Она оглянулась, ей так хотелось, чтобы по улице шли люди, чтобы пусть и не знакомые, но думали, что идёт семейная пара.

***

Константин проснувшись, лежал, не открывая глаз, ни в силах отойти от ночных воспоминаний и не очень понимая - где он? Металлический скрежет удивил и заставил прийти в себя. Это же они с женой и ребятишками в Красноярске у родственников в гостях. Прислушался, под окном дребезжал по рельсам трамвай. Семья двоюродного брата Геннадия ещё спала. Жены рядом не было. И он, стараясь не скрипнуть панцирной сеткой, осторожно поднялся и вышел из комнаты.

Евдокия, будто каменная статуя, сидела на кухне возле давно остывшей печки. Он, осторожно ступая босыми ногами по холодному крашеному полу, подошёл к кухонному окну, открыл форточку, закурил:

- Светает, - зябко поёжился, - иди, ложись, хоть чуть дремани. На рассвете самый сон.

Она поставила кружку, которую держала в руках, изредка отпивая из неё маленькими глотками:

- Костя, не надо бы Ивану Соловьёву видеть меня.

- Нормальный мужик, - посмотрел на неё, прищурившись, - в чём дело?

- Когда работала на стройке, ну когда японцу обтир дала ноги замотать, он тоже там работал прорабом. А если узнает меня? Помнится, как-то пришлось по работе столкнуться. Что если вспомнит?