Сталинская эпоха. Экономика, репрессии, индустриализация. 1924–1954

В отношениях горожан и сельских жителей далеко не все было безоблачно – и главным образом на почве нерешенности продовольственной проблемы, дефицита товаров первой необходимости. Многие городские рабочие и служащие в разговорах обвиняли крестьян в том, что те, приезжая в город для продажи продукции со своих участков, одновременно скупают в магазинах дефицитные товары. Возможно, доля истины в этом была, но сводить нерешенность продовольственной проблемы и острый дефицит к скупке крестьянами в городских магазинах всяких товаров было бы просто смешно.

Ходили слухи, что недостаток товаров – дело рук вредителей, диверсантов и шпионов. Причем официальная пропаганда активно способствовала поддержанию именно такого рода слухов. Более того, по нашему убеждению, «открытые судебные процессы» над «врагами народа» устраивались главным образом именно с этой целью. В марте 1938 г. состоялся последний «открытый процесс», известный как «процесс Рыкова – Бухарина», по которому проходил 21 человек. Они обвинялись в шпионаже в пользу Германии, Японии, Англии, Польши, саботаже в промышленности, вредительстве в сельском хозяйстве и др. Но это было только прелюдией к главному обвинению, прозвучавшему в речи Генерального прокурора СССР А. Я. Вышинского: «Задачей всей этой вредительской организации было добиться такого положения, чтобы то, что у нас имеется в избытке, сделать дефицитным»[239]. Безусловно, подобное изречение можно причислить к шедеврам инквизиторской мысли.

А поскольку «то, что у нас имеется в избытке» (по версии А. Я. Вышинского), в последующем так и продолжало оставаться дефицитным, то страна, по существу, оказалась на пороге возврата к отмененной в 1935 г. карточной системе. Но высшее политическое руководство из принципа не могло на это пойти. Проблему «дефицита» пытались решать другими способами. Повсеместно в магазинах и торговых точках были введены нормы отпуска товаров в одни руки. Была создана система закрытой торговли и общественного питания для военнослужащих, работников НКВД, рабочих и служащих военно-промышленных объектов, железнодорожного транспорта и некоторых других.

Глава четвертая ОСОБЕННОСТИ МОРАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО И ИДЕЙНОГО СОСТОЯНИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА НАКАНУНЕ И В НАЧАЛЕ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

В течение года, предшествовавшего Великой Отечественной войне, и в обществе, и в политическом руководстве росло ощущение растущей военной угрозы. Война представлялась вероятной, но отнюдь не неизбежной. В разговорах рабочих, крестьян, служащих, интеллигенции противником в будущей возможной войне иногда назывались Япония или Англия, но чаще – Германия, т. е. в большинстве случаев потенциальный противник определялся совершенно правильно. Проведенные в январе 1941 г. масштабные военные учения, на которых отрабатывался сценарий отражения немецкой агрессии, показывают, что и политическое руководство СССР не заблуждалось относительно того, кто является главным потенциальным противником.

Однако господствовали представления, что войне с Германией будут предшествовать какие-то требования и ультиматумы, ухудшение и разрыв дипломатических отношений, официальная отмена действия советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. и т. д. Того, что немцы нападут внезапно, при действовавшем на момент вторжения советско-германском пакте о ненападении, – именно такого сценария, который на самом деле случился на рассвете 22 июня 1941 г., похоже, не предвидел никто. Это значит, что при в целом правильном определении потенциального противника в будущей возможной (но не фатально неизбежной) войне в то же время и в обществе, и в высшем политическом руководстве имела место недооценка степени коварства и вероломства германских нацистских правителей. И. В. Сталин и другие советские руководители до самого последнего момента лелеяли надежду, что войны с Германией удастся избежать дипломатическим путем.

По нашему мнению, наиболее верную оценку поведению Сталина (и в целом политического руководства СССР) перед лицом германской угрозы дала советский посол в Швеции А. М. Коллонтай, которая в день немецкого вторжения, 22 июня 1941 г., сказала, что Сталин, «конечно, надеялся и верил, что война не начнется, пока не состоятся переговоры, в ходе которых может быть найдено решение, позволяющее избежать войны»[240]. Это подтверждает и тот известный факт, что утром 22 июня 1941 г. Сталин, находясь в удрученном состоянии от известия о внезапной германской агрессии и осознания крушения указанных надежд, говорил, что немцы «обрушились на нас без всякого предлога, не проведя никаких переговоров; просто напали, подло, как разбойники». Пять дней спустя, 27 июня 1941 г., В. М. Молотов в разговоре с английским послом в Москве С. Криппсом признался, что советское руководство совершенно не ожидало, что война «начнется без всякого спора или ультиматума»[241].