Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)

И все время подразумевалось то, что лейтенант Ильин (из штаба 964-го стрелкового полка 296-й стрелковой дивизии), охарактеризованный как необычайно интеллигентный человек, студент-филолог, метко подтвердил допрашивавшим его немцам 3 января 1942 г.: «В России вплоть до первых месяцев войны все еще твердо рассчитывали, что внутри Германии вспыхнут волнения». В отношении дальнейших перспектив Советского Союза генерал-майор Зеруленков, командир 51-й стрелковой дивизии, заявил 10 октября 1941 г., когда еще полным ходом шло немецкое наступление на Москву, что СССР уже зимой будет в состоянии сформировать 300–400 дивизий. Это было подчеркнуто комиссаром (и фактически командиром) 176-й стрелковой дивизии Филевым, когда он 11 октября 1941 г. заявил: «Кроме того, Красная Армия была во всех отношениях сильнее немецкой с материальной и численной стороны… Силы Красной Армии еще неизмеримы».[36] А командующий 19-й армией генерал-лейтенант Лукин предостерегал недоверчивых немцев 14 декабря 1941 г., что советская промышленность в состоянии практически каждый день оснащать танковую бригаду с 60-ю танками современных типов Т-34 и КВ.[37]

Приходится ли удивляться при таких господствующих настроениях, что генерал-майор Кирпичников (43-я стрелковая дивизия) говорил о «недооценке, даже полном игнорировании вражеских сил и возможностей»? «Настроение в войсках в начале войны было очень хорошее», — говорил и посланный из Москвы инспектор 96-й стрелковой дивизии генерал-майор Гольцев 17 августа 1941 г. Командующий 32-й армией, высокопоставленный партийный функционер, задним числом сообщал как свидетель в октябре 1941 г. об иллюзии, распространенной еще в первый день войны в Кремле и вообще в Москве, что Красная Армия будет «сражаться только на земле противника», что «война будет вестись на чужой территории».[38] Уже 22 июня 1941 г. в Москве курсировали слухи о взятии войсками Красной Армии Варшавы, Кёнигсберга и Бухареста. Ожидалось, что сообщения, поступающие с фронта, могут быть только позитивными.

Сталин считал неизбежной схватку с Германией с весны 1940 г., и, сознавая растущую силу Красной Армии и ухудшение положения Рейха, он 5 мая 1941 г. использовал в качестве повода выпуск слушателей военных академий, чтобы провозгласить перед командованием армии и широкой военной аудиторией, что перед лицом достигнутого к тому времени превосходства советской армии теперь настал момент, излагая дословно, «от обороны перейти к военной политике наступательных действий». Какое значение имеет это выступление Сталина для вынашиваемых им агрессивных намерений, вытекает уже из того факта, что, вопреки обычной практике, его слова были скрыты от общественности и текст его речи исчез в центральных партийных архивах. Такие сталинские дезинформаторы, как пресловутый генерал Голиков и журналист Безыменский, давно ввели в обиход вводящие в заблуждение версии, проникшие в особенности в западногерманскую историографию и выдававшиеся здесь за доказательство, якобы, мирных намерений Сталина. Правда, в изменившихся политических условиях России после конца Советского Союза не удалось утаить, что наряду с оригинальной версией речи Сталина, хранящейся сейчас в так называемом Президентском архиве и по-прежнему недоступной, существует ее «краткая запись» в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории, при определенных предпосылках доступная интересующимся.

Наши прежние познания об агрессивных намерениях Сталина находят полное подтверждение уже и в этой краткой записи, что теперь побудило Безыменского представить свои старые версии вновь, в известной мере в обновленном облике. Нельзя понять иначе обстоятельную статью под названием «Что же сказал Сталин 5 мая 1941 года?»,[39] появившуюся в журнале «Новое время», ведь здесь в пространных комментариях, обходя решающие пассажи высказываний Сталина, вновь утверждается, что тот заботился исключительно об обороне, а не о нападении и что противоположные интерпретации лишены всяких оснований. В Германии такие словоизлияния тотчас упали на благодатную почву. И за боннским историком Александром Фишером было оставлено право представить в юбилейной статье респектабельной «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» по случаю 50-й годовщины со дня нападения на Советский Союз версию Безыменского, вводящую в заблуждение, как последнее слово пришедшей в движение российской историографии. При этом, ввиду многочисленных доказательств, к данному моменту уже не могло быть сомнений относительно подлинного основного пункта сталинской речи. Военнопленные советские офицеры уже вскоре после начала войны достаточно единодушно проинформировали об этом немцев.