Сталинские генералы в плену

О дальнейшей судьбе А.А. Власова весьма подробно и точно рассказывает историк К.М. Александров: «В декабре 1944 — январе 1945 г. через посредников, а также путем переписки и личных встреч вел переговоры с Начальником ГУКВ генералом от кавалерии П.Н. Красновым на предмет объединения действий и сил, завершившиеся безрезультатно. 6 февраля 1945 г. вместе с КОНР эвакуировался в Карлсбад. Безуспешно пытался вступить в контакт с западными союзниками. В конце февраля представил к производству в чин генерал-майора ВС КОНР группу полковников на строевых и штабных должностях. 1 марта встречался с министром пропаганды И. Геббельсом. В начале марта согласился на использование 1-й пехотной дивизии ВС КОНР на Одерском фронте. 27 марта председательствовал на последнем заседании Президиума КОНР, утвердил план спасения ВС КОНР путем их концентрации в Югославии. С марта — апреля действия В. настолько контролировались представителями СС во главе с оберфюрером Э. Крегером, что В. уже не мог влиять на развитие событий. 13 апреля В. заявил о вступлении в брак с вдовой офицера СС X. фон Билленберга — А. фон Билленберг. Этот брак в окружении Власова осуждался. 26–27 апреля отказался улететь в Испанию, решив разделить судьбу ВС КОНР до конца. В первых числах мая, находясь в расположении Северной группы ВС КОНР генерал-майора ВС КОНР С.К. Буня-ченко, категорически протестовал против вмешательства дивизии в Пражское восстание, 4 мая после отказа Буняченко подчиниться покинул дивизию. 8–11 мая безрезультатно пытался вести переговоры со штабом 3-й американской армии в Пльзене о предоставлении власовцам политического убежища. 11 мая вместе с группой офицеров и сотрудников Управления безопасности КОНР находился в замке Шлюсссльбург (Лиарже) в 50 км от Пльзеня. Несмотря на уговоры коменданта капитана Р.Е. Донахью, отказался бежать вглубь американской зоны. На рассвете 12 мая приказал Буняченко распустить дивизию и переходить в американскую зону мелкими группами. В колонне из 7 автомашин отправился в Пльзень в сопровождении американцев на переговоры с командованием 3-й американской армией. Через 3 км колонна была остановлена группой автоматчиков отдельного мотострелкового батальона 162-й танковой бригады во главе с капитаном М.И. Якушовым. На машину В. указал капитан ВС КОНР П.Н. Кучинский, после чего В. и переводчик обер-лейтенант В.А. Ресслер оказались арестованы и доставлены в советскую зону, в штаб 25-го танкового корпуса. В 20.15. В. написал свой последний приказ остаткам 1-й дивизии ВС КОНР. Через некоторое время доставлен в Москву».

6

Старший адъютант батальона (начальник штаба) Ялтинской бригады народного ополчения младший лейтенант Г.Н. Сатиров в плен попал раненым в районе Севастополя в октябре 1941 года. Было ему 37 лет от роду. До марта 1945 года он находился в лагерях советских военнопленных в Германии, несколько раз пытался бежать. В его очень честных воспоминаниях есть объяснение мужеству и стойкости советских военнопленных, увиденное и осознанное самим автором: «Стены камеры испещрены надписями чуть ли не на всех языках мира. (В тюрьме бьют смертным боем за точечку на стене, а здесь почему-то не обращают на это никакого внимания.) Я видел русские, французские, польские, немецкие, итальянские, чешские, украинские, арабские, словацкие, голландские, греческие надписи. <…>

Есть и более длинные записи: “Они били меня, эти проклятые боши. Меня — офицера французской армии, кавалера Почетного легиона. Били за то, что я не желал на них работать, предпочитая любезничать с хорошенькой немкой. Я знаю, они меня казнят. Но я не боюсь смерти. Франция отомстит бошам!”

От русских надписей веет озорством, удальством, ухарством. Вот изображен большой фаллос с подписью: “X… Гитлер!” А вот другой рисунок: русский уд направлен в сторону немецкой цитронии (гейневское выражение). Подпись гласит: “…я вашу новую Европу!” И все в таком же роде.

Когда просмотришь все надписи, первое впечатление остается далеко не в пользу русских. Как-то даже досадуешь на своих. Думается: вот у французов всюду проглядывает любовь к отчизне, ностальгия, а в наших надписях нет и следа патриотизма, никакой взволнованности чувств. Отчего это?

Я рассказал об этом товарищам по тюремной камере. Никита Федорович задумался вначале, но потом с живостью возразил мне: “А мне, знаете, нравятся русские надписи. У французов сантименты, порожденные в большой мере страхом пыток и казни. Русский же человек и перед лицом смерти не пасует. Сейчас его поведут на пытку, через час, может быть, пристрелят, а наш земляк положил на все с прибором. Это ли не положительная черта русского характера”.

Задумался и я. В самом деле, Никита Федорович в основном прав. Французское сердце, как стены старинной капеллы, искусно расписано всякими сакраментально-сентиментальными образами — арабесками… За русским же озорством таится огромная сила, уверенность, воля к жизни и к борьбе».