Сталинские соколы. Возмездие с небес

На утреннем построении нам зачитали приказ Верховного Главнокомандующего. В приказе особо отмечалась «окончательная ликвидация» наступления вермахта в районе Курской дуги. Думаю, этим приказом Сталин хотел поднять боевой дух Красной Армии и заявить на весь мир о разоблачении легенды об «постоянных победах немцев летом». Что не говори, но наше мастерство действительно выросло. Вроде бы мы и так все знали, но после доведения приказа личный состав почувствовал некую искорку надежды, все стали возбужденно обсуждать, что у немцев больше нет сил наступать и скоро конец войне. Первый раз в жизни я оценил «нужность» политической пропаганды.

Поднялись в дымке и пошли под облачностью, прикрываемые шестеркой истребителей. На маршруте погодные условия несколько улучшились, показалось солнце. Из просветов на небе на группу вывалила шестерка ФВ-190. Эскадрилья уплотнила строй, а истребители прикрытия начали отбивать атаки противника. Бой начался прямо над нами, и мы стали его прямыми участниками. Стрелки поставили заградительный огонь, а мы всеми силами старались держать ровный строй. Одному Фокке-Вульфу удалось повредить правую плоскость нашего «Ила», чтобы сбить немцу прицеливание мне пришлось сместиться в сторону от группы. Плотный строй всегда опасен тем, что зайдет немец в хвост, начнет стрельбу, кто-нибудь дерниться и наскочит на соседа и считай, оба сбиты, а «фриц» полетит домой записывать двойную победу над «иванами». Внезапно огонь прекратился, и я вернулся в строй. Это уже на земле Наум рассказал, что один из наших истребителей бросил свою машину на немца, зашедшего нам в хвост, самолеты столкнулись и упали. Так, ценой своей жизни летчик спас нас от разрушительного огня ФВ-190.

Постепенно эскадрильи удалось, не нарушая строй выйти из зоны воздушного боя, а истребители продолжили драку. Все штурмовики сели на аэродром, наши потери составили четыре истребителя, было сбито три Фокке-Вульфа. Если бы немцам удалось рассеять нашу группу – положили всех. Я хочу узнать фамилию летчика, спасшего мою и Наума жизни.

Меня вызвали в дивизию, где со мной беседовал полковник Крупский. Поговорили мы на удивление откровенно, впрочем, авиаторы всегда отличались прямотой и откровенностью, за что я неизменно уважал собственное начальство. Интриги, конечно, были, «не без паршивой овцы», но в целом, летчики – люди тактичные, но прямолинейные, если надо сказать правду, скажут, глядя в глаза, как говориться, профессия обязывает. На этот раз мне показалось, что комдиву даже как-то неудобно передо мной, с чего бы это?

Иван Васильевич начал разговор издалека.

– Как взаимоотношения в полку?

Я отвечал, глядя на него с удивлением, мол, для такого опроса в дивизию не вызывают. Он понял мое недоумение и перешел к делу.

– Знаешь лейтенант, я ведь тебя на «Героя», а не на «Красная Звезда» выдвигал, и командир твой ходатайствовал, но некто наверху рубит тебя, не то, что из личной неприязни, а просто. попал ты еще до войны в «черный список» как человек неблагонадежный, не советский, что ли, человек и баста. И действительно, странный ты немножко, сильно ни с кем не дружишь, не коммунист, над политработниками подшучиваешь, с хромой кошкой летаешь, хотя и конкретно плохого о тебе не слышал. Почитал я твое личное дело, удивляюсь, как тебя еще в заводские испытатели брали. Хотя послужной список хороший, кроме случая столкновения самолетов, летал на самые ответственные задания. Лысенко за тебя ручается, говорит, что летчик ты хороший, бесстрашный.

«Знал бы он о моих страхах» – подумал я.

– Командир полка хочет тебя из командиров звеньев в комэски перевести, только тебе не то что «Героя», тебе и очередное звание не присваивают, сколько ты уже в лейтенантах, лет пять, больше? Что скажешь?

– А что скажу, товарищ полковник, «хоть горшком назовите, только в печь не сажайте», если назначат командиром эскадрильи, в должностных обязанностях буду стараться, ну, а не назначат, я и так на своем месте. Насчет остальной критики, на войне мы и так одна семья, а заводить близких товарищей, так ведь знаете, как оно бывает, сегодня мы с ним кров и стол делим, самым откровенным делимся, планы на будущее строим, а завтра он или я не вернулся. Сердце и так болит от всех утрат, скольких ребят уже потеряли. Отношусь я ко всем ровно, не подличаю, но и душевных бесед не веду, не барышня. Да и потом, я старше многих лейтенантов и семьей обзавестись успел. Кошка меня домом греет, уютом что ли. Хотя, признаться, устал я от этой мороки, не ходит она, если сама сдохнет, так тому и быть, а убить или бросить рука не поднимается. На счет партии, не готов я еще, Иван Васильевич, а про наших политруков, так я их уважаю, они все ребята летающие, в бой идут первыми, а пошутим, бывает, так, со всеми шутим, какая же жизнь на войне да без шутки.