Сталинские соколы

– Ну, материалист, не безбожник же? Можешь в Бога не верить, только он все равно есть, Бог – это твоя совесть. Ты – хозяин жизни, а для кошки своей ты и есть Бог. Все что с нами происходит, происходит не внезапно, к любому событию нас ведет последовательная цепочка из прошлого, хотим мы этого или не хотим, так что принимай каждый день как должное, ты сам его себе подготовил. Будь милосердным к ближнему, и ничего не бойся, Бог с тобой – и пастор осенил меня крестом.

Отец Ярослав не сделал меня верующим человеком. Но, как ни странно, не смотря на показавшуюся мне примитивность нашего диалога, в одном меня разговоры с батюшкой укрепили. я совсем перестал бояться смерти. Нет, жить мне не перехотелось, наоборот, жить очень хочется! Вдыхать каждый день, каждый данный судьбой час, жадно пить как ключевую воду в летний зной. Закончить войну, обнять родных и жить, жить, жить! Но я понял и другое. не важно, сколько ты проживешь и когда уйдешь в небытие, главное – прожить отпущенные дни правильно!

Нет ничего вечного. Даже если мы будем считать себя героями запросто и постоянно смотревшими в лицо смерти, мы все равно уйдем в историю, как ушли герои иных времен, как ушли воины, сражавшиеся на Чудском озере, Куликовом или Бородинском поле, много ли героев тех времен известны нам поименно, нет. Когда-нибудь забудут и нас. Но небо, которое мы любили, манящее своей бескрайней свободой, останется, и уже другие мальчишки иных поколений полетят в высоте, опираясь на крылья, уверенные, что именно в этом их полете и есть главный смысл жизни!

Васька умерла! Видимо, я оказался плохим Богом. Из-за застоя в ее перебитом теле возникли проблемы с пищеварением. Она перестала есть и ходить в туалет, помочь ей я лично ничем не мог, полковой доктор только развел руками, кто будет лечить больную кошку, жизнь которой не стоит и ломаного гроша, когда кругом столько страдающих людей.

– Не жилец она – сказал доктор, – дай уйти ей достойно, не мучай, застрели!

Но я решил, будь что будет, сделал ее гнездо из тряпок, где она лежала почти неподвижно. Вечером она попила воды – первый раз за пять дней, и я, было, обрадовался, что оклемается. Но ночью ей стало совсем плохо. Пустая рвот, и высунутый язык, постоянно сглатывающий слюну, говорили: «дело – табак!». Животное мучилось, это было ясно по ее страдальческой белой мордочке. Я отнес кошку в ближайший лесок. Не смотря на болезнь, новая обстановка вызвала в ней живой интерес, и она даже пыталась ползти. Во мне опять затеплилась надежда. Это несчастное, покалеченное с детства животное, проявляло удивительную тягу к жизни. Она была словно живым примером – никогда не сдаваться! Я промучился с ней два с половиной года. Никто, даже самые близкие товарищи не понимали, как взрослый мужик может нянчиться с калекой.

– Не жилец она, избавься, судьба у нее такая – слышал я постоянно. Но, видя ее искрящиеся по кошачьи глаза, полные благодарной любви, и словно говорящие. – я хочу жить, и буду жить, не смотря ни на что! Ее тяге к жизни мог позавидовать любой человек. Но сегодня ее глаза были мутны и ничего не выражали кроме боли и страха. Все это время я, не понятый окружающими, да и самим собой, боролся за ее жизнь, словно соревнуясь с Богом, который однозначно решил ее судьбу в день, когда Ваську придавило бочкой. Говорят. хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Нет, я не надеялся на чудо ее исцеления, я просто не давал ей сдохнуть, а Всевышний, посмеявшись над моими стараниями, еще раз подписал приговор.

Кошке становилось все хуже, она начала гнить изнутри, это был перитонит или нечто другое, и тогда я взял пистолет и два раза выстрелил в ее тщедушное тельце. Я похоронил ее под орешником, обложив холмик шишками, и поставив сверху большой камень. Когда мы хороним погибших товарищей, чувствуешь боль и ненависть к врагу, есть грусть, сдавливающая сердце, но слез в строю мужчин нет. Я не сравниваю жизнь Васьки с человеческой. Но сегодня я был один, и плакал как ребенок, как женщина, рыдал как тогда, когда не смог застрелиться. Ненависти не было, ее не к кому было испытывать, разве что к себе и к Богу, допускающему все земные горести.

Два дня я не хотел есть. В голову лезли воспоминания обо всем пережитом. Я уверен. война закончится нашей победой, и это будет победа не только тех, кто смог выжить, но, в первую очередь, тех, кто сражался и пал, кто не смог победить и выжить. На третий день, я пришел на Васькину могилу, помолчав над свежим холмиком, я посмотрел наверх в синюю бездонную глубину такого манящего и такого убийственного неба и тихо, как мог, первый раз в жизни помолился.