Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Наблюдения над социальными контрастами советской жизни привели писателя к выводу, что «советский рабочий превратился в загнанное существо, лишённое человеческих условий существования, затравленное, угнетённое, лишённое права на протест и даже на жалобу, высказанную вслух» [812]. Поэтому Жид решительно отказывался признавать советскую политическую систему диктатурой пролетариата. «Да, конечно, диктатура. Но диктатура одного человека, а не диктатура объединившегося пролетариата, Советов. Важно не обольщаться и признать без обиняков: это вовсе не то, чего хотели. Ещё один шаг, и можно будет даже сказать: это как раз то, чего не хотели» [813].

Политическое бесправие советских людей, как отмечал Жид, прикрывается мимикрийными формами «самокритики», которая, помимо доносительства и критических замечаний по мелочным поводам, сводится к тому, чтобы «постоянно вопрошать себя, что соответствует или не соответствует „линии“. Спорят отнюдь не по поводу самой „линии“. Спорят, чтобы выяснить, насколько такое-то произведение, такой-то поступок, такая-то теория соответствует этой священной „линии“. И горе тому, кто попытался бы от неё отклониться». С этой идеологической системой примиряются не те, кто делали революцию, а те, кто воспользовались её плодами. Такие люди с готовностью повторяют любую статью «Правды», которая «каждое утро им сообщает, что следует знать, о чём думать и чему верить» [814].

Подобное приспособленчество и покорность Жид связывал с вытеснением коллективизма мещанским индивидуализмом, с «обуржуазиванием, одобряемым и поощряемым сейчас правительством». Восстановление в СССР личной собственности и права наследования он объяснял тем, что Сталин, готовясь к войне, делает ставку не на революционную солидарность трудящихся, а на силы мелкобуржуазного эгоизма. В результате этого «революционное сознание (и даже проще: критический ум) становится неуместным, в нём уже никто не нуждается… Хотят и требуют только одобрения всему, что происходит в СССР». Тех же, в ком ещё бродит революционный дух и кто отваживается на малейший протест и малейшую критику, проклинают и уничтожают. «И не думаю, чтобы в какой-либо другой стране сегодня, хотя бы и в гитлеровской Германии, сознание было бы так несвободно, было бы более угнетено, более запугано (терроризировано), более порабощено» [815].

Подытоживая свои наблюдения, Жид с чувством глубокой горечи и тревоги писал, что при сохранении сталинского режима «вскоре от этого прекрасного героического народа, столь достойного любви, никого более не останется, кроме спекулянтов, палачей и жертв» [816]. Свою книгу он заканчивал трагическим аккордом: «Советский Союз не оправдал наших надежд, не выполнил своих обещаний, хотя и продолжает навязывать нам иллюзии. Более того, он предал все наши надежды. И если мы хотим, чтобы надежды всё же уцелели, нам надо многое пересмотреть. Но мы не отвернём от тебя наши взгляды, славная и мученическая Россия. Если сначала ты была примером, то теперь — увы! — ты показываешь нам, как революция ушла в песок» [817].

Несмотря на столь трагические выводы, писатель подчёркивал, что даже ошибки одной страны не дают оснований усомниться в справедливости социалистической идеи, «истины, которая служит общечеловеческому, интернациональному делу» [818].

О том, что позиция Жида разделялась многими его современниками, свидетельствовали отклики на его книгу, включённые во второе её издание. В них подчёркивалась иллюзорность представлений о победе социализма в СССР, прежде всего потому, что вновь возникшее там неравенство увеличивается «с регулярностью накатывающихся друг на друга волн» [819]. Старый революционер М. Мартине, порвавший с французской компартией, писал: «Думаю, вы поймёте теперь, что могли испытывать люди, защищавшие Октябрьскую революцию с первого её часа… отдавшиеся ей безраздельно и увидевшие, как мало-помалу (со времени смерти Ленина) её отвоевывает старый мир» [820]. Бывший немецкий коммунист А. Рудольф, проработавший более трёх лет в СССР, подчёркивал: «В результате тяжких сомнений и мучительной внутренней борьбы я пришёл к тем же самым выводам, что и вы — человек из другой среды и из другой страны… Всё, что происходит в СССР, может дискредитировать саму идею. Эта опасность кажется мне громадной. Громадной потому, что… множество искренних революционеров будет отождествлять СССР с социализмом и сталинскую политику — с социально справедливым строем. И, надо сказать, эта ошибка парализует лучшие силы человеческого прогресса» [821].

Лишь немногие деятели западной культуры отважились на такую решимость, которую проявил Андре Жид в критике сталинизма. И уж совсем небольшая их часть (например, Андре Бретон, Диего Ривера) пошла дальше по этому пути, признав правоту дела IV Интернационала. Большинство же западных интеллигентов воспринимало «троцкистов» как незначительную секту, которая к тому же придерживается «утопической» идеи мировой революции.