Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

По-иному складывалась эволюция Д. Оруэлла, чей роман «1984» как сталинисты, так и буржуазные идеологи считали антикоммунистическим произведением. Между тем Оруэлл не отказался в этой книге полностью от своих «троцкистских» убеждений 30-х годов. Приводимые в романе обширные отрывки из вымышленной «книги Эмануэля Голдстейна» в значительной своей части представляют переложение идей «Преданной революции» — прежде всего содержащейся в ней критики нового социального неравенства и сталинского тоталитаризма. Да и само изображение борьбы между Старшим Братом и Голдстейном выступает явным слепком с борьбы между Сталиным и Троцким.

Роман «1984» пронизан не свойственным Троцкому духом исторического пессимизма и безысходности. Это объясняется тем, что он создавался в годы «холодной войны», когда Оруэллу могущество сталинизма в контролируемых им странах представлялось беспредельным, а дело Троцкого — безнадёжно проигранным. В этой связи можно напомнить, что в те годы даже большинство троцкистов, называвших себя преемниками IV Интернационала, считали неизбежным существование переродившихся рабочих государств на протяжении столетий.

После XX съезда КПСС в советской общественной мысли возродились некоторые идеи, близкие идеям «Преданной революции». Однако оформлению этих идей в стройную научную систему препятствовали половинчатость официальной критики прошлого и сохранявшийся строжайший запрет на знакомство с работами Троцкого. Даже в самые «либеральные» годы Хрущёвской «оттепели» дозволенная критика распространялась лишь на наиболее одиозные преступления Сталина (да и то с многочисленными оговорками), но отнюдь не на политический режим, всевластие бюрократии и партийной олигархии и т. д.

В постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий», определившем жёсткие границы разрешённой критики, был резко одернут даже П. Тольятти за его робкое предположение о том, что советское общество, возможно, пришло «к некоторым формам перерождения» [919].

В СССР было запрещено даже использование самого термина «сталинизм», по-прежнему считавшегося «троцкистским». Если в советских официальных работах, посвящённых критике «ревизионизма» и «буржуазной идеологии», приводились обширные цитаты критикуемых авторов, то работы по критике «троцкизма» по-прежнему обходились без каких-либо ссылок на высказывания Троцкого. Труды Троцкого, в том числе изданные в СССР, в отличие от трудов антикоммунистов, вплоть до конца 80-х годов не выдавались даже лицам, допущенным в спецхраны советских библиотек. Социальный инстинкт безошибочно подсказывал невежественной и косной бюрократии постсталинских времён, какого рода идеи представляют наибольшую угрозу её господству.

Несколько дальше, чем в СССР, шла критика сталинизма в некоторых других социалистических странах и в компартиях европейских капиталистических стран. Но даже среди коммунистических диссидентов, объявленных руководством своих партий «ревизионистами», не оказалось почти ни одного автора, который осмелился бы назвать себя «троцкистом».

Ещё сильнее жупел «троцкизма» воздействовал на умы советской гуманитарной интеллигенции. Это явилось одной из главных причин того, что её стремление к очищению советского общества от язв сталинизма вскоре трансформировалось в отождествление сталинизма с социализмом. Родившаяся в этой среде «контридеология», находившая выход в самиздатовских и «тамиздатовских» формах, устремилась всецело по антикоммунистическим путям. Давление этой контридеологии, выплеснувшейся на страницы советских официальных изданий на волне «перестройки» и «гласности», обусловило стремительное перерастание критики сталинизма в критику марксизма и большевизма. Идейное влияние «Преданной революции» и других работ Троцкого, публикация которых стала возможной в СССР лишь с 1990 года, оказалось перекрыто массированным антикоммунистическим походом, на службу которому были поставлены средства массовой информации.

Главной причиной того, что издание «Преданной революции» не встретило широкого отклика в советском обществе начала 90-х годов, явилось исчезновение в СССР подлинно коммунистического менталитета, который был выжжен сталинским террором вместе с несколькими поколениями большевиков. Принципиально иная судьба ожидала бы эту книгу, если бы она проникла в нашу страну в середину 30-х годов, когда созвучные ей идеи бродили в умах множества советских людей.