Сталинский проконсул Лазарь Каганович на Украине. Апогей советской украинизации (1925–1928)

Как вспоминал преподававший в Харькове в 1920-е годы психолог К. К. Платонов, «лишь немногим профессорам, например Воробьеву, разрешалось читать лекции по-русски. Большинство же читало на смеси русского с украинским. <…> Некоторые, забыв украинское слово, прервав лекцию, листали словарь и с радостью пользовались подсказками студентов. <…> Доцент Безуглая, проводя занятия по гистологии, нашла блестящий выход: пробормотав что-то невнятное по-украински, она тут же постоянным рефреном говорила: „Чи поняли? Чи ни?“ И повторяла все подробно по-русски». Литературовед А. И. Белецкий читал лекции исключительно на русском языке. Начиная преподавать курс теории литературы, он обратился к студентам со следующими словами: «Курс русской литературы я должен читать по-русски. Что касается этого курса, то он должен читаться по-украински. Я надеюсь, вы мне простите, что я буду читать его тоже по-русски». Судя по воспоминаниям Л. А. Дражевской, «разговорным языком студентов из провинции был украинский, так называемые „городские“ предпочитали говорить по-русски, но умели говорить и по-украински»[379]. Впрочем, деление шло не только по линии «деревня — город». Многое зависело от региона Украинской ССР. Советский археолог В. А. Городцов вспоминал, как в июне 1925 г. в вагоне поезда он разговорился с попутчицей, вместе с которой он ехал из Харькова. Женщина возвращалась в родной Мелитополь. На вопрос об украинизации она ответила: «А что нам до украинизации?! В школах, там учат ребят по-украински. А мы все говорим по-русски. Весь город говорит по-русски, да и жители, пожалуй, более русские, чем украинцы. Я сама русская из Саратова. Муж, правда, украинец, да он меньше моего знает украинских слов»[380].

В анонимном письме студентов из Украины И. В. Сталину (1926) присутствовали резко отрицательные оценки украинизаторских усилий властей: «Вы обязаны вышибить шовинистический дух из зарвавшихся шовинистов-украинцев. Мы, студенты, прочли распоряжение Укрреспублики о принятии в вуз[ы] только лиц, владеющих украинским языком. Такое постановление явно контрреволюционное, тогда долой от нас всех украинцев, а через 10–15 лет от нас из вузов РСФСР, а через десяток лет от нас останутся рожки да ножки, потому что мы передеремся. Тов. Сталин, Вы стальной ленинец, поэтому приложите все усилия и вышибите из друзей контрреволюционеров, всяких Чубарей, Петровских и пр[очих], национализм поганый. <…> По-нашему, надо во всесоюзном масштабе договориться, чтобы один язык по всем республикам был обязательным, но только не по капризу данной республики, а утвержденный съездом или пленумом советов, а остальные языки — дело всякого гражданина. <…> Мы допускаем поощрение национальных потребностей у якутов или тунгузцев, а не как украинцев, где все отлично говорят по-русски и тот же Чубарь с Петровским заседание открывают на украинском языке, а заканчивают на русском, некоторые из нас очевидцы таких сцен. Мы обвиняем укрдураков за такое глупое постановление о комплектовании вуз[ов]. Может быть, они и нас, оканчивающих вузы, как неукраинцев не возьмут на службу на территории какой-то фиктивной Украины?»[381]

Рвение властей далеко не всегда находило понимание и у искренних сторонников украинизации. С. А. Ефремов, делая запись в своем дневнике о практике политики украинизации, отмечал: «Издан был приказ, чтобы все служащие учили украинский, но никто из русских и „тоже-малороссов“ этого всерьез не брал… Но тут начали принимать экзамены и, кто не сдал — выгонять. Вот тут и началось»[382]. В этой связи хочется вспомнить анекдот на тему украинизации, распространенный в 1920-е годы. Беседуют двое служащих, обучающихся украинскому языку. «Ну и трудное это наречие малороссийское!» — «Это не наречие и не междометие, а предлог, чтобы нас выбросить со службы»[383].