Сталинским курсом

— Но я не могу ждать, пока вы будете наводить справки. Я сейчас уезжаю.

— Дело ваше, но этюдов Беренса без разрешения Сиблага я вам не отдам.

Я пожал плечами, повернулся и ушел. Глупо было дальше говорить с этим кретином.

Подъехал грузовик. Мы погрузились с вещами и укатили от лагеря навсегда. Через пятнадцать минут мы уже были в городе Мариинске.

Киев, 1963–1971

Часть четвертая В ссылке

Глава LXXX Первые шаги на воле

Итак, 23 июня 1951 года, ровно через десять лет после ареста, я вышел на волю. В этот же день истекал полный, то есть десятилетний, срок заключения и моей жены Оксаны. Но тогда, 23 июня, в день, когда нам обоим предстояло покинуть сталинские застенки, я ничего не знал о судьбе Оксаны. Я не знал главного — жива ли она. Для меня не было ясности в вопросе о том, где и когда мы встретимся, если вообще встреча состоится. Нашим связным мог стать только Юра. Ему было известно, что мы заканчиваем сроки заключения в лагерях, отдаленных друг от друга на восемьсот километров, и что мы пребываем в полном неведении друг о друге.

Примерно за неделю до нашего освобождения Юра сделал телеграфный запрос Управлению Сиблага НКВД — сможет ли он приехать за родителями. Из Мариинска ему ответили: «За отцом приезжайте». Про мать не было сказано ни слова.

22 июня Юра выехал поездом из Ленинграда в Мариинск, предупредив меня телеграммой, что 26-го будет на месте. Телеграмму он прислал в Мариинск до востребования мне. Повторюсь, что 23 июня я вышел за ворота лагеря и в тот же день приехал в Мариинск.

Нужно было где-то устраиваться на ночлег. На руках у меня не было никаких документов, удостоверяющих личность, кроме бумаг, выданных в лагере — справки об освобождении, проездного литера по железной дороге до Золотоноши и направления в гормилицию для получения паспорта. Естественно, что беспаспортного человека никто не рискнул бы впустить к себе на ночь. Об устройстве в гостинице уж и говорить не приходится. А до встречи с Юрой оставалось четверо суток, где-то нужно было приклонить голову. Я объединился с Василием Петровичем, врачом, с которым одновременно вышел за ворота лагеря. Вместе мы пошли бродить по дворам в поисках пристанища — сарая или сеновала, где можно было бы переночевать, оставаясь незамеченными.

Заходим в первый попавшийся двор. По краям правильного четырехугольника — постройки. Это жилой дом с фасадом на улицу и ряд хозяйственных служб разного назначения. Тут же обнаружили какое-то недостроенное помещение, на котором не было крыши. На чердаке, словно ребра, торчали ненакрытые стропила. Во дворе было пусто. Мы решили пробраться сюда в темноте, чтобы в недостроенном помещении устроиться на ночлег. Из пустой комнаты с земляным полом на чердак вела деревянная лестница.

Часов в одиннадцать вечера мы тайком пробрались на чердак, разложили свой скудный багаж и с наслаждением растянулись. Уставшие, мы сразу же заснули. Но недолог был наш сон. Пронизывающий холод, от которого не было никакого спасения, очень скоро нас разбудил. Больше мы не уснули. Светало. Только мы собрались покинуть свое логово, как увидели во дворе мужчину. Заметив на чердаке непрошеных гостей, он начал орать:

— Эй вы, кто вы такие? Кто вам разрешил лезть на чердак? — и стал нас прогонять, грозя вызвать милицию.

Мы чувствовали себя неловко в роли «налетчиков».

— Успокойтесь, ради Бога, — сказал я. — Мы только переночевали здесь, и никаких злых намерений у нас и в мыслях нет.

Мы объяснили, что вышли из лагеря, но к уголовному миру не причастны. Мы — «пятьдесят восьмая». В конце концов нам удалось успокоить этих перепуганных людей (хозяина и его жену). Хозяева разрешили нам день перебыть на чердаке, но на ночь все же попросили не оставаться.

Через некоторое время мы собрали свои вещи и ушли. Но куда идти? Было воскресенье. До встречи с Юрой оставалось трое суток. О том, чтобы ночевать под открытым небом на лоне природы, не могло быть и речи, так как ночи стояли очень холодные.