Сталинским курсом

Оксана по-прежнему хозяйничала в доме, изворачиваясь в средствах, чтобы «по одежке протягивать ножки». Однажды на местном базарчике она увидела большого резаного гуся и подумала, не купить ли его. Цена, конечно, смущала — пятьдесят рублей, что составляло седьмую часть моей зарплаты. Но Оксана рассудила, что при наших скромных аппетитах этого гуся должно хватить по крайней мере дней на десять, и, недолго поколебавшись, все же купила его и понесла в руках от базарчика до дома. Откуда ни возьмись, навстречу ей идет Аделаида Алексеевна. Увидев в руках Оксаны здоровенного гуся, она оторопела и, даже не поздоровавшись, спросила: «Гуся едим?» Она была потрясена до глубины души, ибо не допускала и мысли, чтобы какая-то ссыльная могла себе позволить такую роскошь, как гусь. Ведь одно дело, когда гусь по праву возлежит на столе «власть имущих», а другое, когда он попадает в дом, где ему не положено быть. В тоне, с каким было сказано это «гуся едим?», Оксане почудились недоумение, озадаченность и раздосадованность покушением на привилегированное положение Лютиковой. Не без иронии и некоторого торжества Оксана ответила: «Да, гуся едим» и, подняв свой «трофей» повыше, прошла мимо.

Как ни смешно и странно, но Аделаида Алексеевна долго еще не могла примириться с тем, что мы «гуся едим». Казалось бы, не было никаких оснований так болезненно реагировать на этот факт. Ведь Лютикова купалась в достатке и изобилии, и к ее услугам в те скудные годы было все, чего лишены были простые смертные. Нет, это было переживание человека, остро страдающего от социальной «несправедливости». Она не могла примириться с мыслью, что есть люди, которые хотят сравняться с ней в чем-то.

Как только наступило утро, она прибежала в клуб. Обычно я начинал свой рабочий день задолго до прихода Лютиковой. И в этот раз она застала меня за рабочим столом. Не поздоровавшись со мной, не сняв верхней одежды, первым делом она задала мне вопрос: «Гуся едим? Ну и ну…» Еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, я ответил: «К сожалению, да…» Хотелось еще попросить у нее прощения за этакую «наглость». Но я оставил эту затею. При всей ограниченности Лютиковой она могла бы понять, что я иронизирую.

Таков был культурный и морально-этический уровень местной верхушки.

Глава XCII Смерть Сталина

5 марта 1953 года. Как гром среди ясного неба, по поселку прокатилась потрясающая весть — умер Сталин… Почти тридцать лет он владычествовал над страной. Он обладал такой неограниченной единоличной властью, о которой не мог даже мечтать самый жестокий царь или император России.

Воспетый бесчисленным сонмом придворных поэтов, писателей, композиторов, он был возведен в сан божества, перед которым в страхе и покорности падали ниц все народы страны. И вдруг его не стало. Разве боги умирают? Ум отказывался верить, что нет уже в живых человека, имя которого наводило страх и ужас на все живущее. С его именем была связана самая мрачная полоса истории государства. Своими зверствами и злодеяниями сталинская эпоха затмила татарское иго, жестокую тиранию Ивана Грозного, крепостное право и другие бедствия народа. Десятки миллионов ни в чем неповинных людей гибли в тюрьмах, лагерях, ссылке; а сколько миллионов напрасно сложило свои головы на фронтах Отечественной войны из-за сговора Сталина с Гитлером накануне войны, из-за преступной недальновидности, физического уничтожения лучших военных кадров высшего командования, из-за неподготовленности страны к обороне!.. Как тяжко пришлось расплачиваться народу за так называемые ошибки Сталина. И вдруг не стало этого мирового палача, ненасытного кровожадного чудовища. Неужели и впрямь беспросветная ночь, покрывавшая страну на протяжении почти тридцати лет, кончилась и на смену ей приходит заря новой свободной и светлой жизни?

Я не мог отделаться от этих мыслей, затерявшись в толпе рабочего люда, собравшегося на митинг по случаю кончины Сталина. Вся площадь на территории Предивнинской судоверфи была заполнена народом. Затаив дыхание, с обнаженными головами на сильном морозе стояли мы и слушали скорбную речь местного вождя — секретаря партийной организации товарища Самойлова. Казалось, сама природа присмирела и внимала этой речи. На дворе было безветренно. Струйки заиндевевшего пара от дыхания сотен собравшихся людей сливались в облако тумана, нависшего над толпой, в воздухе звонко и далеко разносился голос оратора, громко по шпаргалке оплакивавшего смерть Сталина.